Художественные особенности лирики О. Э

Первый свой поэтический сборник, вышедший в 1913 году, Мандельштам назвал «Камень»; и состоял он 23 стихотворений. Но признание к поэту пришло с выходом второго издания «Камня» в 1916 году, в который уже было включено 67 стихотворений. О книге в большинстве восторженно писали многие рецензенты, отмечая «ю велирное мастерство», «чеканность строк», «безупречность формы», «отточенность стиха», «несомненное чувство красоты». Были, правда, и упрёки в холодности, преобладании мысли, сухой рассудочности. Да, этот сборник отмечается особой торжественностью, готической архитектурностью строк, идущей от увлечения поэтом эпохой классицизма и Древним Римом.

Не в пример другим рецензентам, упрекавшим Мандельштама в несостоятельности и даже подражании Бальмонту, Н. Гумилёв отметил именно самобытность и оригинальность автора: «Его вдохновителями были только русский язык…да его собственная видящая, слышащая, осязающая, вечно бессонная мысль…» Слова эти тем более удивительны, что этнически Мандельштам не был русским. Настроение «Камня» минорное. Рефрен большинства стихотворений – слово «печаль»: «О вещая моя печаль», «невыразимая печаль», «Я печаль, как птицу серую, в сердце медленно несу», «Куда печаль забилась, лицемерка…» И удивление, и тихая радость, и юношеская тоска – всё это присутствует в «Камне» и кажется закономерным и обычным. Но есть здесь и два-три стихотворения невероятно драматической, лермонтовской силы: …Небо тусклое с отсветом странным -

* Мировая туманная боль
* О, позволь мне быть также туманным
* И тебя не любить мне позволь.

Во втором большом сборнике «Tristia», как и в «Камне», большое место занимает тема Рима, его дворцов, площадей, впрочем, как и Петербурга с его не менее роскошными и выразительными зданиями. В этом сборнике есть цикл и любовных стихотворений. Часть из них посвящена Марине Цветаевой, с которой по свидетельству некоторых современников, у Мандельштама был «бурный роман». Не следует думать, что «романы» Мандельштама походили на игру «трагических страстей». Влюблённость, как отмечали многие, почти постоянное свойство Мандельштама, но трактуется оно широко, – как влюблённость в жизнь. Сам этот факт говорит о том, что любовь для поэта – всё равно что поэзия. Любовная лирика для Мандельштама светла и целомудренна, лишена трагической тяжести и демонизма. Вот одно из них посвящено актрисе Александринского театра О. Н. Арбениной – Гильденбранд, к которой поэт испытал огромное чувство: За то, что я руки твои не сумел удержать,

* За то, что предал солёные нежные губы,
* Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать.
* Как я ненавижу пахучие древние срубы!

Несколько стихотворений Мандельштам посвятил А. Ахматовой. Надежда Яковлевна пишет о них: «Стихи Ахматовой – их пять… – нельзя причислить к любовным. Это стихи высокой дружбы и несчастья. В них ощущение общего жребия и катастрофы». Мандельштам влюблялся, пожалуй, до последних лет жизни. Но постоянной же привязанностью, его вторым «я» оставалось беспредельно преданная ему Надежда Яковлевна, его Наденька, как он любовно её называл. Свидетельством влюблённого отношения Осипа Эмильевича к жене могут служить не только письма, но и стихи. Читатель может подумать, что Мандельштам во все времена писал только о любви, либо о древности. Это не так. Поэт одним из первых стал писать на гражданские темы. Революция была для него огромным событием, и слово народ не случайно фигурирует в его стихах. В 1933 году Мандельштам первый и единственный из живущих и признанных в стране поэтов, написал антисталинские стихи и прочёл их не менее чем полутору десяткам людей, в основном писателям и поэтам, которые, услышав их, приходили в ужас и открещивались: «Я этого не слышал, ты мне этого не читал» Вот одно из них:

* Мы живём, под собою не чуя страны,
* Наши речи за десять шагов не слышны,
* А где хватит на полразговорца,
* Там припомнят кремлёвского горца.
* Его толстые пальцы, как черви, жирны,
* И слова, как пудовые гири, верны,
* Тараканьи смеются глазища,
* И сияют его голенища.

* А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
* Он играет услугами полу людей.
* Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
* Он один лишь бабачит и тычет.

* Как подкову, дарит за указом указ –
* Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
* Что ни казнь у него – то малина
* И широкая грудь осетина.

Это стихотворение до недавнего времени хранилось в архивах Госбезопасности и впервые было напечатано в 1963 году на Западе, а у нас – только в 1987-м. И это не удивительно. Ведь каким должен быть смелым поэт, решившийся на такой дерзкий поступок. Многие критики расценивали его антисталинские стихотворения как вызов советской власти, оценивая его смелость, граничащую с сумасшествием, но, я думаю, такое мнение шло от желания видеть поэта с его сложной метафорикой, и как бы не от мира сего. Но Мандельштам был в здравом уме, просто с совершенно искренними чувствами он рисует атмосферу всеобщего страха, сковавшего страну в тот период времени. Это доказывают первые две строки этого стихотворения. Поэт вовсе не был политиком и никогда не был антисоветчиком, антикоммунистом.

Просто Мандельштам оказался инстинктивно прозорливее и мудрее многих, увидев жестокую, разрушавшую судьбы миллионов людей политику кремлёвских властителей. Это просто своеобразное сатирическое обличение зла. Строка «Его толстые пальцы, как черви, жирны» выразительна, но, возможно, чересчур прямолинейна. А дальше? «И слова, как пудовые гири, верны, тараканьи смеются глазищья и сияют его голенища. В этих строках Мандельштам даёт полное описание «кремлёвского горца». И как к месту следующая деталь – «сияющие голенища» – непременный атрибут сталинского костюма. И вот пожалуйста – внешний портрет готов. Психологический портрет в следующих восьми строчках: двумя строками сначала идёт оценка «тонкошеих вождей» – нукеров, окрещённых «полулюдьми».

Трудно придумать более великолепную характеристику для этих, чьи нравственные качества оказались ниже человеческих пределов, людей. Сталин расстреливал их братьев, сажал в тюрьмы жён, и не нашлось ни одного, кто бы восстал и отомстил за себя и за страну. Читая это стихотворение, мне невольно вспомнилась сказка о царе- самодуре, который постоянно кричал: «Казнить, или повесить, или утопить!» Только здесь, конечно, всё гораздо более зловеще. Строчка «Что ни казнь у него – то малина», на мой взгляд, весьма выразительна: здесь и сладострастие от упоения властью, и утоления кровожадности. А строчка «…и широкая грудь осетина» – прямой намёк на происхождение Сталина. А именно на легенду, говорившую об его осетинских корнях. Сталин к тому же вообще намекал, что он чуть ли не русский.

Мандельштам с сарказмом говорит о непонятной национальности советского правителя. Мне понравилось это стихотворение потому что оно бросает вызов политической и социальной жизни России. Я преклоняюсь перед смелостью Мандельштама, который один среди всей толпы, изнемогающей от несчастья, но живущей по принципу – «Нам всё не нравится, но мы терпим и молчим», высказал всю свою критическую точку зрения на окружающее.

В связи с этим вспоминается статья О .Э .Мандельштама "Конец романа" (1922), в которой ее автор, в частности, писал: "<.> мы вступили в полосу могучих социальных движений, массовых...
Вместе с тем , по Мандельштаму , "мера романа - человеческая биография или система биографий", и "дальнейшая судьба романа будет не чем иным, как историей распыления биографии, как...

Помимо вышеназванных, в этот "Ц. п." входили В . И. Нарбут, М. А. Зенкевич, В . В . Гиппиус, Г. В . Иванов, О . Э . Мандельштам , М. Л. Моравская, Грааль-Арельский (С. С. Петров), Е. Ю...
Лирика Мандельштама , как и его друзей по цеху поэтов, пережила и вместила в себя опыт символистов, прежде всего Блока, со свойственным им острейшим чувством бесконечности и...

Критик-эмигрант Владимир Вейдле так пишет о стикотворении Осипа Мандельштама "Ленинград":
В стихах Мандельштама , а также в его прозе "Шум времени" явственно звучит петербургская тема , создаётся миф о необыкновенном, неповторимом городе, "своём городе".

Прежде всего то, что все явления окружающего мира и все события истории, все предания веков, народное горе, мечты о будущем - все, что становилось темой переживаний и пищей...
Крайне существенно и то, что большая патриотическая тема , тема Родины и ее судеб, входит в лирику Блока одновременно с темой революции, захватывающей поэта до самых потаенных...

Он видел разгадку успеха и влияния А. Ахматовой и вместе с тем объективное значение ее любовной лирики в том, что эта лирика пришла на смену умершей или просто отошедшей на задний...
Действительно, прав был О . Мандельштам , когда сказал, что А. Ахматова "принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство русского романа девятнадцатого...

Темы Родины и природы в лирике М.Ю. Лермонтова.

В творчестве Мандельштама характерно преобладание над техникой, над образностью принципа аскетической сдержанности.
У Мандельштама нет каких-то особенно филантропических тем ; но ведь и Пушкин не был сентиментальным моралистом, когда подвел итоги своих поэтических заслуг в строке:

Если учесть, что самые свежие монографии о Леонтьеве, используемые авторам относятся к началу 1990-х годов, а единственной сноски в автореферате удостоился О . Э . Мандельштам (55 ...
Отмечу, что О . Э . Мандельштам действительно испытывал сильное влияние К. Н. Леонтьева, в чем и сам признавался.

Н.С. Гумилев, А.А. Ахматова, С.М. Городецкий, О .Э . Мандельштам , М.А. Зенкевич, В .И. Нарбут.
Особо рассмотрение заслуживает творчество таких писателей и поэтов, как В .В . Маяковский, С.А. Есенин, А.А. Ахматова, А.Н. Толстой, Е.И. Замятин, М.М. Зощенко, М.А. Шолохов, М.А...

2. Тема родины в лирике Есенина.
Есенин - единственный среди великих русских лириков поэт, в творчестве которого невозможно выделить стихи о родине, о России в особый раздел, потому что все, написанное им...

7. О .Э . Мандельштам . - стр.
В этом же году Мандельштам вступил в основанный Гумилевым "Цех поэтов", тем самым став акмеистом.

К концу творчества в лирике Лермонтова все чаще появляется образ простого, обычного, усталого человека, совсем непохожего на героя ранней лирики .
Однако между этими героями существует тесная связь, обусловленная сохранением основных мотивов, тем лирики , которые пронизывают все творчество поэта и формируют образ его героя.

Создаются стихи, составившие ее "Седьмую книгу", куда вошли цикл Тайны ремесла с традиционной для русской поэзии темой поэта и Поэзии, образами музы и читателя в их неповторимом...
1934 В ночь с 13 на 14 мая - В своей московской квартире на глазах А.А. был арестован О .Э . Мандельштам .

V рубаи и айрены возникают в народном творчестве , но постепенно эти жанры лирики развивают в своей лирике поэты средних веков
Тема эпиграммы может быть сколь угодно масштабна (нация, страна, город, воинский отряд, социальная группа и пр.) и может быть расчленена (изречения семи мудрецов, характеристика...

О. Э. Мандельштам - не повсеместно известный лирик, но без него не только поэзия “серебряного века”, а вся русская поэзия уже непредставимы. Возможность утверждать это появилась лишь недавно. Мандельштам долгие годы не печатался, был запрещен и практически находился в полном забвении. Все эти годы длилось противостояние поэта и государства, которое закончилось победой поэта. Но и сейчас многие люди больше знакомы с дневниками жены Мандельштама, чем с его лирикой.
Мандельштам принадлежал к поэтам-акмеистам (от греческого “акмэ” - “вершина”), для него эта принадлежность была “тоской по мировой гармонии”. В понимании поэта основание акмеизма - осмысленное слово. Отсюда и пафос зодчества, столь характерный для первого сборника Мандельштама “Камень”. Для поэта каждое слово - это камень, который он закладывает в здание своей поэзии. Занимаясь поэтическим зодчеством, Мандельштам впитывал культуру различных авторов. В одном из стихотворений он прямо назвал два своих источника:

В непринужденности творящего обмена
Суровость Тютчева - с ребячеством Верлена.
Скажите - кто бы мог искусно сочетать,
Соединению придав свою печать?

Вопрос этот оказывается риторическим, потому что никто лучше самого Мандельштама не совмещает серьезность и глубину тем с легкостью и непосредственностью их подачи. Еще одна параллель с Тютчевым: обостренное чувство заемности, выученности слов. Все слова, с помощью которых строится стихотворение, уже были сказаны раньше, другими поэтами. Но для Мандельштама это даже в некотором роде выгодно: помня об источнике каждого слова, он может пробуждать у читателя ассоциации, связанные с этим источником, как, например, в стихотворении “Отчего душа так певуча” Аквилон вызывает в памяти одноименное стихотворение Пушкина. Но все-таки ограниченный набор слов, узкий круг образов должны рано или поздно завести в тупик, ибо они начинают перетасовываться и все чаще повторяться.
Возможно, что неширокий диапазон образов помогает Мандельштаму рано найти ответ на волнующий его вопрос: конфликт между вечностью и человеком. Человек преодолевает свою смерть путем созидания вечного искусства. Этот мотив начинает звучать уже в первых стихотворениях (“На бледно-голубой эмали”, “Дано мне тело...”). Человек - мгновенное существо “в темнице мира”, но его дыхание ложится “на стекла вечности” и вычеркнуть запечатлевшийся узор уже никакими силами невозможно. Истолкование очень простое: творчество делает нас бессмертными. Эту аксиому как нельзя лучше подтвердила судьба самого Мандельштама. Его имя пытались вытравить из русской литературы и из истории, но это оказалось абсолютно невозможным.
Итак, свое призвание Мандельштам видит в творчестве, и эти размышления периодически переплетаются с неизбывной архитектурной темой:“... из тяжести недоброй и я когда-нибудь прекрасное создам”. Это из стихотворения, посвященного собору Парижской Богоматери. Вера в то, что он может создавать прекрасное и сумеет оставить свой след в литературе, не покидает поэта.
Поэзия в понимании Мандельштама призвана возрождать культуру (извечная “тоска по мировой культуре”). В одном из поздних стихотворений он сравнивал поэзию с плугом, который переворачивает время: старина оказывается современностью. Революция в искусстве неизбежно приводит к классицизму - поэзии вечного.
С возрастом у Мандельштама происходит переоценка назначения слова. Если раньше оно было для него камнем, то теперь - плотью и душой одновременно, почти живым существом, обладающим внутренней свободой. Слово не должно быть связано с предметом, который обозначает, оно выбирает “для жилья” ту или иную предметную область. Постепенно Мандельштам приходит к идее органического слова и его певца - “Верлена культуры”. Как видим, опять появляется Верлен, один из ориентиров молодости поэта.
Через всю позднюю лирику Мандельштама проходит культ творческого порыва. Он, в конце концов, оформляется даже в некое “учение”, связанное с именем Данте, с его поэтикой. Кстати, если говорить о творческих порывах, то надо заметить, что Мандельштам никогда не замыкался на теме поэтического вдохновения, он с равным уважением относился и к другим видам творчества. Достаточно вспомнить его многочисленные посвящения различным композиторам, музыкантам (Бах, Бетховен, Паганини), обращения к художникам (Рембрандт, Рафаэль). Будь то музыка, картины или стихи - все в равной степени является плодом творчества, неотъемлемой частью культуры.
Психология творчества по Мандельштаму: стихотворение живет еще до его воплощения на бумаге, живет своим внутренним образом, который слышит слух поэта. Остается только записать. Напрашивается вывод: не писать нельзя, ведь стихотворение уже живет. Мандельштам писал и за свои творения подвергался гонениям, пережил аресты, ссылки, лагеря: Он разделил судьбу многих своих соотечественников. В лагере закончился его земной путь; началось посмертное существование - жизнь его стихов, то есть то бессмертие, в котором поэт и видел высший смысл творчества.

Мы привыкли судить о жестокости века по мировым катастрофам — войнам, революциям, уносящим тысячи и даже миллионы человеческих жизней. Но XX век в России — это не только катастрофические события, не только массовые репрессии против своего народа, но и физическое уничтожение наиболее талантливых его представителей.

О. Мандельштам — один из крупнейших поэтов XX века. Этот век проявился в личности художника и нашел отражение в его творчестве.

Семья не дала О. Мандельштаму той культурной базы, которая обеспечивалась детям дворян, но он получил образование сначала в Петербурге в Тенишевском коммерческом училище (1899—1907), затем, в 1907—1908 годах, в Сорбонне, в 1909—1910 годах — в Гейдельбергском университете, в 1911 году в С.-Петербургском университете. Не закончив ни одного из высших учебных заведений, О. Мандельштам углублял свое образование на занятиях по стихосложению в символистском салоне Вяч. Иванова, затем в «Обществе ревнителей художественного слова» и на заседаниях «Цеха поэтов» при журнале «Аполлон». Поэтический дебют его состоялся в 1910 году, а в 1913-м вышел первый сборник стихов «Камень ». Это был период увлечения акмеизмом. Поэт воспринимается О. Мандельштамом не как теург, а как зодчий, «вольный каменщик». Архитектурность служила признанием годности вещей, реальности как таковой. Круг духовных исканий поэта и его героя — постижение смысла жизни современного человека.

Вторая книга « Tristia » (1922) вобрала стихи 1915—1920 гг. Тема ее стихов — любовь, смерть, античность. В ней уже были и отклики на потрясения революции, хотя и зашифрованные.

В 20-е годы Мандельштам все меньше пишет стихов. Он обращается к прозе («Египетская марка», «Шум времени»), пишет статьи о литературе.

Остановимся на теме века в творчестве Мандельштама.

Век мой, зверь мой, кто сумеет

Заглянуть в твои зрачки

И своею кровью склеит

Двух столетий позвонки?

(«Век», 1923)

Век — болен. Болезнь серьезна и опасна, поражена основа, позвоночник. Чтобы спасти, «склеить», нужен строительный материал высшей пробы — это кровь. И не по каплям отмеренная, а хлещущая «горлом из земных вещей». Образ флейты-позвоночника был читателю знаком по В. Маяковскому.

У О. Мандельштама позвоночник больной, разрушенный, его еще надо собрать, «связать». Поскольку речь идет о временной категории, то ее части — единицы времени — дни. Увидены они не в конкретном выражении, а в своей множественности. Поэт не проклинает свой век. Это его век, болезнь века вызывает жалость и желание помочь, исправить, «вырвать из плена».

Однако поэт не обольщается своим равенством с веком, не надеется на благодарность за помощь в выздоровлении. В стихотворении 1924 года «1 января 1924 года» прежде больной век уже чувствует себя властелином. Поэт осознает свою причастность к оживлению. Ему не выйти за пределы времени, каким бы «обманным и глухим» оно ни было. Все понимать — еще тяжелее, потому что знание не дает возможности избежать уготованной судьбы.

После длительного поэтического молчания (за пять лет ни одного стихотворения) О. Мандельштам в начале 30-х годов вернулся в поэзию. Может быть, предполагают исследователи, одним из толчков оказалась смерть В. Маяковского, его добровольный «выход из времени». И снова О. Мандельштам создает образ века. На смену веку-зверю, который вызывал жалость, пришел образ иного зверя, бросающегося на плечи своим жертвам: век-волкодав. В сознании возникает образ зверя-людоеда.

В стихотворении «За гремучую доблесть грядущих веков...» 1931 года «проигрывается» судьба поэта, который все отдал людям («за высокое племя людей»), но остался в одиночестве. Нет ни опоры в семье «отцов», ни места и положения в обществе («чести»). Бросающийся на плечи век может и не разобраться, что перед ним не «волк по крови». Но поэт не в бой рвется, он хотел бы уйти, раствориться, исчезнуть, чтоб

Не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,

Ни кровавых костей в колесе.

Но ведь уйти можно только в мыслях, только чудом, только если судьба «запихает в рукав», «уведет в ночь». Исследователи считают, что О. Мандельштам откликнулся на образ века в «ТВС» Э. Багрицкого, предложившего вариант полного подчинения героя требованиям века («солги», «убей»).

Изучая классические мотивы и темы в творчестве Мандельштама, ученые отмечают необыкновенно развитое чувство времени: поэт слышал его, видел его, чувствовал его влияние, дышал им. Удивительная интуиция, а не только филологическая эрудиция, позволила О. Мандельштаму в стихах об Элладе, о Древнем Риме воплощать непрерывность времени в существовании культуры. Он сумел выйти за рамки своего века, заставить звучать образы забытых эпох. Как продолжение темы времени в творчестве Мандельштама можно воспринять и его стихи, в которых осмысливается отношение поэта к современной жизни.

Первоначально революция казалась новым этапом в развитии культуры. Однако очень скоро пришло к поэту ощущение надвигающейся гибели, «сумерек свободы». Еще не затихли гимны поэтов во славу революции, когда О. Мандельштам написал о «гибели корабля»:

В ком сердце есть — тот должен слышать, время,

Как твой корабль ко дну идет.

(«Сумерки свободы», 1918)

Поэты и писатели, современники О. Мандельштама, начали показывать «гримасы» быта, расцвет бюрократии, приспособленцев всякого рода. А он писал о том, что

Снова в жертву, как ягненка,

Темя жизни принесли.

Он все понимал, но не на уровне быта. И передавал мироощущение человека, которому становилось трудно дышать. Комментаторы стихотворения «Концерт на вокзале», написанного в 1921 году, находят отражение детских впечатлений поэта от концертов в здании Павловского вокзала. В подтексте прочитываются образы М. Лермонтова, Ф. Тютчева, А. Блока. Не исключено, что на общем настроении стихотворения сказалось восприятие трагической гибели Н. Гумилева и смерти А. Блока.

В том же ключе можно рассматривать и стихотворение «В Петербурге мы сойдемся снова...». Обращает на себя внимание принципиально важный для поэта образ слова.

В Петербурге мы сойдемся снова,

Словно солнце мы похоронили в нем,

И блаженное, бессмысленное слово

В первый раз произнесем.

Слово не выразитель идеи, оно как первоначало, как источник блаженства. И звучит оно

В черном бархате советской ночи,

В бархате советской пустоты.

Образ ночи и сам по себе выразителен; в сочетании с «черным бархатом» — принадлежностью траурного ритуала и с эпитетом «советская» (был заменен цензурой на «январскую») выразительность возрастала.

И опять от начала 20-х годов перенесемся к началу следующего десятилетия. «Воздуха» явно стало еще меньше, иллюзий — тем более, но жажда жизни — вне сомнений.

Колют ресницы. В груди прикипела слеза.

Чую без страха, что будет, и будет — гроза.

Кто-то чудной меня что-то торопит забыть.

Душно — и все-таки до смерти хочется жить.

(«Колют ресницы. В груди прикипела слеза...», 1931)

...Я непризнанный брат, отщепенец в народной семье.

(«Сохрани мою речь навсегда...», 1931)

...И от нас природа отступила

Так, как будто мы ей не нужны.

(«Ламарк», 1932)

Сознание одиночества всегда мучительно. М. Гаспаров, характеризуя творчество Мандельштама, много внимания уделяет особенности мировосприятия поэта и форме его выражения. Человек в этом мире лишь тростинка в омуте. «Я только петь и умирать умею», — заключает поэт. Почти параллельно звучало отчаяние («Я не знаю, зачем я живу») и страстное желание все-таки жить («До смерти хочется жить»). В самом сочетании в одной строчке, рядом понятий «жизни» и «смерти» усиливалась парадоксальность мысли.

Готовность отказаться от себя во времени («ничей я не современник») подавлялась и преодолевалась («пора вам знать, я тоже современник»).

В ряде стихотворений О. Мандельштама звучал мотив вынужденного творческого молчания. Исследователи не раз сопоставляли с тютчевским стихотворением « Silentium » стихи О. Мандельштама с тем же заглавием. Тютчев утверждал невозможность найти адекватное мысли выражение в слове: «Мысль изреченная есть ложь». О. Мандельштам же призывал к немоте, признавал ненужным высказывать себя, ненужным искать понимания у других (« Silentium », 1910).

В более поздних стихах появился мотив вынужденного, принудительного творческого молчания («1 января 1924 года», 1924). К творческому молчанию добавлялась необходимость житейского молчания, продиктованного условиями советской действительности («Не говори никому...», 1930). Однако эта «житейская мудрость» не означала того, что поэт готов ей следовать.

От общефилософских тем Мандельштам в своем творчестве переходил к современным. Он осознавал в себе силы на «крестный путь». В 1933 году он решился на шаг, на который не отважился никто из его современников. Он открыто выступил против тирана.

Еще до эпиграммы на Сталина О. Мандельштам написал стихотворение, в котором звучал громкий голос протеста («Квартира тиха, как бумага...», 1933). В том же месяце написано стихотворение-вызов: «Мы живем, под собою не чуя страны...» В нем прозвучал не «кухонный шепот», а крик О. Мандельштама о вынужденном шепоте, страхе свободного слова:

Наши речи за десять шагов не слышны...

«Кремлевский горец» предстал в гротескном, окарикатуренном виде. Усиливалось восприятие лексической характеристикой — словами «полулюдей» — «кто свистит, кто мяучет, кто хнычет». В этом же образном ряду и персонально центральному герою принадлежащее бессмысленное, но выразительное по грубости слово — «бабачит». Явно под сомнением мудрость вождя и пророка — «сам лишь бабачит и тычет».

При характеристике действий к лексическому изображению добавлялся ритмический рисунок:

Как подкову, дарит за указом указ:

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Такие стихи могли быть восприняты — а О. Мандельштам читал их многим знакомым — как самоубийство.

Однако за арестом последовал удивительно легкий приговор о ссылке в Чердынь. Она потом была заменена на Воронеж. Очень может быть, что от немедленной расправы Сталин отказался, чтобы не создавать впечатления признания правоты дерзкого поэта. Он дал ему еще пять лет жизни.

Стихи, составившие три «Воронежские тетради», свидетельствовали о новом творческом взлете. Продолжали звучать темы жизни и смерти, любви и смерти, античности и современности в творчестве Мандельштама.

Тема любви была и в ранних стихах О. Мандельштама. Исследователи творчества поэта отмечали соседство мотивов любви и смерти.

Пусть говорят: любовь крылата, —

Смерть окрыленнее стократ.

(«Твое чудесное произношенье...», 1917)

В стихах о любви мог возникнуть пейзаж «того света», но царство Аида не вызывало чувства ужаса. Тени-души производили впечатление вполне живых («Когда Психея-жизнь спускается к теням...», 1920).

Чувство к женщине вызывает в поэте трагические мысли. Оно всегда далеко от обыденности, от привычной для любовных стихов чувственности, «эротического безумия» («Возьми на радость из моих ладоней...» (1920), «Я наравне с другими...» (1920), («За то, что я руки твои не сумел удержать...» (1920)).

В период относительно спокойный в Воронеже могло показаться, что поэт пытался принять сегодняшнюю жизнь. Но это только на первый взгляд. Иллюзия воли не могла обмануть («Куда как страшно нам с тобой…», 1930). Воронеж оставался «насильственной землей» («Лишив меня морей, разбега и разлета...», 1935).

В период воронежской ссылки пережил Мандельштам минуты отчаяния от невозможности печататься, невозможности прокормить себя и жену и просто от нищеты. Не рассчитывая, что друзья смогут ему помочь (а он писал К. Чуковскому с просьбой через кого-нибудь обратиться прямо к Сталину), О. Мандельштам сам взялся за написание хвалебной оды вождю. По-разному расценивают исследователи это стихотворение — степень его искренности и уровень художественности. Ожидаемого результата стихи не дали. Независимо от этого меньше чем через два месяца О. Мандельштам стряхнул с себя «покаяние» и создал лучшее, по его собственной оценке, произведение — «Стихи о неизвестном солдате» (1937—1938). В них звучала тема человека, принесенного в жертву великим бойням современности.

И свою смерть О. Мандельштам провидит среди миллионов неизвестных солдат. И смерть та будет платой за верность музам, а для поэта в том и состоит его дело, его долг, его доля. При том, что стихотворение достаточно трудно для расшифровки, основная его мысль звучит четко и ясно — приговор всякому насилию над человеком. Это была последняя попытка вступиться за человека.

Собственная жизнь, лишенная свободы, моря, вызывает, мечту, но не надежду («Пусти меня, отдай меня, Воронеж...», 1935).

Сопоставляя последний этап в творчестве Мандельштама и Маяковского, В. Кривулин обратил внимание на характер звучания слова в условиях «паучьей глухоты». Слово само начинает искать гибель. «Умри, мой стих, — пригвождает свое слово В. Маяковский. — Умри, как рядовой». «Мы умрем, как пехотинцы», — вторит ему О. Мандельштам. «Добычу» слова Маяковский приравнивает к работе в рудниках. Слово О. Мандельштама готово было к смертельному риску.

Изучение жизни и творчества Мандельштама сегодня облегчено библиографическими и литературоведческими источниками. Изданы стихи и проза, опубликованы материалы и исследования («Мандельштам и современность», «Мандельштам и античность»), воспоминания и документы.

ЛИРИКА МАНДЕЛЬШТАМА

Введение.

Прежде чем говорить о творчестве Мандельштама, необходимо сказать о времени, в которое жил и творил поэт. Это время – рубеж веков, знаменательное, тяжелое, яркое, насыщенное время: буквально за 25 лет произошли события, которые коренным образом изменили уклад жизни человека и его сознание. В это время жить было непросто, а уж творить и подавно. Но, как часто бывает, в самое тяжелое время рождается прекрасное и неповторимое.

Именно таким был Осип Мандельштам: неповторимым, самобытным, образованным - замечательным человеком и талантливым поэтом. Вот как о нем писала в своих дневниках Анна Ахматова: «Мандельштам был одним из самых блестящих собеседников: он слушал не самого себя и отвечал не самому себе, как сейчас делают почти все. В беседе был учтив, находчив и бесконечно разнообразен. Я никогда не слышала, чтобы он повторялся или пускал заигранные пластинки. С необычайной легкостью Осип Эмильевич выучивал языки. "Божественную комедию" читал наизусть страницами по-итальянски. Незадолго до смерти просил Надю выучить его английскому языку, которого он совсем не знал. О стихах говорил ослепительно, пристрастно и иногда бывал чудовищно несправедлив (например, к Блоку). О Пастернаке говорил: "Я так много думал о нем, что даже устал" и "Я уверен, что он не прочел ни одной моей строчки". О Марине: "Я антицветаевец"».

Осип Мандельштам - один из самых моих любимых поэтов. Первое стихотворение, которое я прочитала было:

В лицо морозу я гляжу один, Он - никуда, я - ниоткуда,

И все утюжится, плоится без морщин

Равнины дышащее чудо.

А солнце щурится в крахмальной нищете,

Его прищур спокоен и утешен,

Десятизначные леса - почти что те...

А снег хрустит в глазах, как чистый хлеб безгрешен.

Это стихотворение не оставило меня без эмоций, оно «заразило» меня лирикой Мандельштама и она меня не разочаровала.

Сердце робкое бьется тревожно,

Жаждет счастье и дать, и хранить!

От людей утаиться возможно,

Но от звезд ничего не сокрыть.

Афанасий Фет

Биография.

Осип Эмильевич Мандельштам родился 3 (15) января 1891 года в Варшаве. Отец его, Эмилий Вениаминович, потомок испанских евреев, выросший в патриархальной семье и подростком убежавший из дома, в Берлине самоучкой постигал европейскую культуру - Гете, Шиллера, Шекспира, одинаково плохо говорил и по-русски, и по-немецки. Человек с тяжелым характером, он был не очень удачливым коммерсантом* и доморощенным философом одновременно. Мать, Флора Осиповна, в девичестве Вербловская, происходила из интеллигентской вильненской семьи, превосходно играла на фортепиано, любила Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Достоевского и была родственницей известного историка русской литературы и библиографа* С.А. Венгерова. Осип был старшим из трех братьев. Вскоре после рождения Осипа его семья перебирается в Павловск близ Петербурга, а затем в 1897 году - в Петербург. В 1900 году Осип поступает в Тенишевское училище. Большое влияние на формирование юноши во время учебы оказал преподаватель русской словесности Вл. Гиппиус. В училище Мандельштам начал писать стихи, одновременно увлекшись идеями эсеров. Сразу же после окончания в 1907 году училища обеспокоенные политической активностью своего сына родители отправляют Осипа в Париж учиться в Сорбонне. Во Франции Мандельштам открывает для себя старофранцузский эпос, поэзию Вийона, Бодлера, Верлена. Знакомится с К. Мочульским и Н. Гумилевым. Пишет стихи и пробует себя в прозе. В 1909-1910 годы Мандельштам занимается философией и филологией в Гейдельбергском университете. В Петербурге он посещает собрания Религиозно-философского общества, членами которого были виднейшие мыслители и литераторы Н. Бердяев, Д. Мережковский, Д. Философов, Вяч. Иванов. В эти годы Мандельштам сближается с петербургской литературной средой. В 1909 году он впервые появляется на «башне» Вяч. Иванова. Там же он знакомится с Анной Ахматовой. В августе 1910 года состоялся литературный дебют Мандельштама - в девятом номере «Аполлона» была напечатана подборка из пяти его стихотворений. В 1911 году создается «Цех поэтов», членом которого становится и Мандельштам. В этом же году Мандельштам принял христианство, что позволило ему поступить на романо-германское отделение историко-филологического факультета Петербургского университета. Он посещает лекции и семинары видных ученых-филологов, под влиянием молодого ученого В. Шилейко увлекается культурой Ассирии, Египта, Древнего Вавилона.

(*) – смотри в словарь терминов на стр. 21.

Также поэт становится постоянным посетителем «Бродячей собаки», где иногда выступает со сцены, читая свои стихи.

В 1913 году в издательстве «Акмэ» выходит первая книга Мандельштама «Камень». К этому времени поэт уже отошел от влияния символизма*, приняв «новую веру» - акмеизм*. Стихи Мандельштама часто печатаются в журнале «Аполлон». Молодой поэт завоевывает известность. В 1914 году, после отъезда Гумилева на фронт, Мандельштама избирают синдиком «Цеха поэтов».

В декабре 1915 года Мандельштам выпускает второе издание «Камня» (издательство «Гиперборей»), по объему почти втрое больше первого.

В начале 1916 года в Петроград приезжала Марина Цветаева. На литературном вечере она встретилась с петроградскими поэтами. С этого «нездешнего» вечера началась ее дружба с Мандельштамом. Поэты нередко посвящали друг другу стихи, одно из таких стихотворений посвящено Анне Ахматовой:

Вы хотите быть игрушечной,

Но испорчен ваш завод,

К вам никто на выстрел пушечный

Без стихов не подойдет.

После революции Мандельштам служит мелким чиновником в различных петроградских ведомствах, а в начале лета 1918 года уезжает в Москву.

В феврале 1919 года поэт покидает голодную Москву. Начинаются скитания Мандельштама по России: Москва, Киев, Феодосия...

1 мая 1919 года в киевском кафе «ХЛАМ» Мандельштам знакомится с двадцатилетней Надеждой Хазиной, которая в 1922 году стала его женой.

После целого ряда приключений, побывав во врангелевской тюрьме, Мандельштам осенью 1920 года возвращается в Петроград. Он получает комнату в «Доме искусств», превращенном в общежитие для писателей и художников.

Лето и осень 1921 года Мандельштамы провели в Грузии, где их застало известие о смерти А. Блока, а затем и о расстреле Гумилева. В 1922-23 годах у Мандельштама выходят три стихотворных сборника: «Tristia» (1922), «Вторая книга» (1923), «Камень» (3-е издание, 1923). Его стихи и статьи печатаются в Петрограде, Москве, Берлине. В это время Мандельштам пишет ряд статей по важнейшим проблемам истории, культуры и гуманизма: «Слово и культура», «О природе слова», «Пшеница человеческая» и другие.

Летом 1924 года Мандельштам переезжает из Москвы в Ленинград. В 1925 году Мандельштам публикует автобиографическую книгу «Шум времени». В 1928 году вышла последняя прижизненная книга стихов Мандельштама «Стихотворения», а чуть позже - сборник статей «О поэзии» (изд-во «Academia») и повесть «Египетская марка». Большую часть 1930 года Мандельштамы провели в Армении. Результатом этой поездки явилась проза «Путешествие в Армению» и стихотворный цикл «Армения». Из Армении в конце 1930 года Мандельштамы приехали в Ленинград. В январе 1931 года из-за проблем с жилплощадью Мандельштамы уехали в Москву. В марте 1932 года за «заслуги перед русской литературой» Мандельштаму назначают пожизненную пенсию в 200 рублей в месяц.

В Москве Мандельштам много пишет. Кроме стихов, он работает над большим эссе «Разговор о Данте». Но печататься становится практически невозможно. За публикацию последней части «Путешествий в Армению» в ленинградской «Звезде» был снят редактор Ц. Вольпе.

В 1933 году Мандельштам побывал в Ленинграде, где были устроены два его вечера. Еще один вечер был организован в Москве в Политехническом музее.

В ночь с 13 на 14 мая 1934 г. О. Мандельштам был арестован. Сам Мандельштам говорил, что с момента ареста он все готовился к расстрелу: “Ведь у нас это случается и по меньшим поводам”. Но произошло чудо. Мандельштама не только не расстреляли, но даже не послали на “канал”. Он отделался сравнительно легкой ссылкой в Чердынь, куда вместе с ним разрешили выехать и его жене. А вскоре Мандельштамам разрешили поселиться где угодно, кроме двенадцати крупнейших городов страны (тогда это называлось “минус двенадцать”). Не имея возможности долго выбирать (знакомых, кроме как в 12 запрещенных городах, у них не было нигде), они наугад выбрали Воронеж. Там отбывает ссылку до мая 1937 г., живет почти нищенски, сперва на мелкие заработки, потом на скудную помощь друзей. Что же послужило причиной смягчения приговора? Лично я отдаю предпочтение следующей гипотезе. Сталин понимал, что убийством поэта действие стихов не остановишь. Стихи уже существовали, распространялись в списках, передавались изустно. Убить поэта - это пустяки. Сталин хотел большего. Он хотел заставить Мандельштама написать другие стихи - стихи, возвеличивающие Сталина. Стихи в обмен на жизнь. Само собой, все это только гипотеза, но весьма правдоподобная.

Мандельштам понял намерения Сталина. (А может ему помогли понять). Так или иначе, доведенный до отчаяния, он решил попробовать спасти жизнь ценой нескольких вымученных строк. В результате на свет появилась “Ода Сталину”, вызвавшая многочисленные споры.

Когда б я уголь взял для высшей похвалы –

Для радости рисунка непреложной, Я б воздух расчертил на хитрые углы

И осторожно и тревожно.

Можно предположить, что поэт хотел сказать: “Вот если бы я захотел кого-то похвалить, тогда бы...” И далее… Я б поднял брови малый уголок

И поднял вновь и разрешил иначе:

Знать, Прометей раздул свой уголек, Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!

В “Оде”* нет славословящих традиционных штампов, она как бы говорит: вот что получилось бы, если бы художник взялся написать о том, к чему у него не лежит душа, но он должен об этом сказать, чтобы спасти себя и близких. “Оды” не получилось, получилось стихотворение о внутреннем состоянии художника, раздирающих его противоречиях между тем, что он хотел бы сказать и чего не позволяет ему душа.

Последний раз его арестовали 2 мая 1938 года. В официальном извещении было сказано, что он умер 27 декабря того же года в лагере под Владивостоком.

Особенности лирики.

Сборники: «Камень» и «Tristia».

«Камень»(1913) - первый поэтический сборник. Этот сборник состоял из 23 стихотворений. Но признание к поэту пришло с выходом второго издания «Камня» в 1916 году, в который уже было включено 67 стихотворений. О книге в большинстве восторженно писали многие рецензенты, отмечая «ювелирное мастерство», «чеканность строк», «безупречность формы», «отточенность стиха», «несомненное чувство красоты». Были, правда, и упрёки в холодности, преобладании мысли, сухой рассудочности. Да, этот сборник отмечается особой торжественностью, готической архитектурностью строк, идущей от увлечения поэтом эпохой классицизма и Древним Римом.

Не в пример другим рецензентам*, упрекавшим Мандельштама в несостоятельности и даже подражании Бальмонту, Н. Гумилёв отметил именно самобытность и оригинальность автора: «Его вдохновителями были только русский язык…да его собственная видящая, слышащая, осязающая, вечно бессонная мысль…»

Слова эти тем более удивительны, потому что этнически Мандельштам не был русским.

Настроение «Камня» минорное. Рефрен большинства стихотворений – слово «печаль»: «О вещая моя печаль», «невыразимая печаль», «Я печаль, как птицу серую, в сердце медленно несу», «Куда печаль забилась, лицемерка…»

И удивление, и тихая радость, и юношеская тоска – всё это присутствует в «Камне» и кажется закономерным и обычным. Но есть здесь и два-три стихотворения невероятно драматической, лермонтовской силы:

…Небо тусклое с отсветом странным -

Мировая туманная больО, позволь мне быть также туманным

И тебя не любить мне позволь.

Во втором большом сборнике «Tristia»(1922), как и в «Камне», большое место занимает тема Рима, его дворцов, площадей, впрочем, как и Петербурга с его не менее роскошными и выразительными зданиями. В этом сборнике есть цикл и любовных стихотворений. Влюблённость, как отмечали многие, почти постоянное свойство Мандельштама, но трактуется оно широко, - как влюблённость в жизнь. Любовь для поэта – всё равно, что поэзия.

Любовная лирика для Мандельштама светла и целомудренна, лишена трагической тяжести и демонизма. Вот одно из них посвященное актрисе Александринского театра

О. Н. Арбениной – Гильденбранд:

За то, что я руки твои не сумел удержать,

За то, что предал солёные нежные губы,

Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать.

Как я ненавижу пахучие древние срубы!

Несколько стихотворений Мандельштам посвятил А. Ахматовой. Надежда Яковлевна пишет о них: «Стихи Ахматовой – их пять… - нельзя причислить к любовным. Это стихи высокой дружбы и несчастья. В них ощущение общего жребия и катастрофы».

Особенности поэтического языка О. Мандельштама.

Мандельштам начал свое творчество как сторонник акмеизма. Свою концепцию акмеизма он формулировал в статье «Утро акмеизма»(1919). Здесь он отметал привычное представление об акмеизме, как простом возврате к реализму, к воспеванию действительности. Единственно реальное в искусстве - само произведение искусства. Реальность в поэзии – не предметы внешнего мира, а «слово как таковое». В статье «Слово и культура» (1921) он пишет: «Живое слово не обозначает предмета, а свободно выбирает, как бы для жилья, ту или иную предметную значимость...» И далее: «Стихотворение живо внутренним образом, тем слепком формы, который предваряет написанное стихотворение. Ни одного слова еще нет, а стихотворение уже звучит. Это звучит внутренний образ, это его осязает слух поэта». В этих словах - ключ ко многому в стихах и раннего и позднего Мандельштама.

Останься пеной, Афродита,

И слово в музыку вернись!

Эволюция, которую на протяжении творческого пути пережил Мандельштам, явственно сказалась на его поэтическом языке, образной системе, они существенно изменились от ранних стихов, от книги “Камень” до “Воронежских тетрадей”, “Стихов о неизвестном солдате”.

Для раннего творчества Мандельштама характерно стремление к классической ясности и гармоничности; его стихотворения отличают простота, легкость, прозрачность, которые достигаются скупым использованием простых рифм (“Звук осторожный и глухой...”, “Только детские книги читать...”).

У Мандельштама свойственная акмеистам выразительная, зримая предметность одухотворяется символическим смыслом. В стихотворении отражаются не сами предметы и явления, а их восприятие художником:

О небо, небо, ты мне будешь сниться!

Не может быть, чтоб ты совсем ослепло,

И день сгорел, как белая страница:

Немного дыма и немного пепла!

В стихотворении - реальная картина: небо белело, как страница, потемнело, как бы исчезло, день сгорел. Речь идет о неотвратимо исчезающем мгновении, о неотвратимом, бесповоротном движении времени. После сборника “Tristia” в “Стихах 1921-1925 годов” и затем в творчестве позднего Мандельштама исчезает классическая ясность и прозрачность, его поэтический язык приобретает метафорическую сложность; неожиданные, усложненные образы делают его стихи трудными для восприятия читателей. Конкретное явление в действительности соотносится с общечеловеческим и вечным. Сложный, наполненный глубоким смыслом мир стихотворения создается многозначностью слова, раскрывающемся в художественном контексте. В этом контексте слово обогащается новым, дополнительным содержанием. Есть у Мандельштама слова-символы, переходящие из одного стихотворения в другое, приобретая новые смысловые оттенки. Например, слово “век” создает понятие, образ, изменяющийся в зависимости от контекста стихотворения: “Век мой, зверь мой, кто сумеет заглянуть в твои зрачки”, “Но разбит твой позвоночник, мой прекрасный жалкий век” (“Век”); “Два сонных яблока у века-властелина” (1 января 1924 года); “Мне на плечи кидается век-волкодав” (“За гремучую доблесть грядущих веков...”). “Ласточка” в стихах Мандельштама ассоциируется с искусством, творчеством, словом - например: “Я слово позабыл, что я хотел сказать. Слепая ласточка в чертог вернется” (“Ласточка”); “И живая ласточка упала на горячие снега” (“Чуть мерцает призрачная сцена...”); “Мы в легионы боевые связали ласточек...” (“Сумерки свободы”). Поэтику Мандельштама исследователи называют ассоциативной. Образы, слова вызывают ассоциации, которые восполняют пропущенные смысловые звенья. Часто определения относятся не к тому предмету, к которому они грамматически прикреплены, определяемое слово, предмет, породивший какие-то действия могут быть не названы - например: “Я изучил науку расставанья в простоволосых жалобах ночных”. В контексте стихотворения “Tristia” слово “простоволосые” вызывает ассоциацию с внезапным ночным прощанием, со слезами и жалобами женщин. В стихотворении “Где связанный и пригвожденный стон?..” из контекста становится ясно, что речь идет о пригвожденном к скале, обреченном на муки Прометее. “Упиралась вода в сто четыре весла” - этот образ в стихотворении “Кама” ассоциируется с каторжной галерой: путь по Каме поэт проделал под конвоем в ссылку.

Весьма устойчивый, частный образ Мандельштама: черное солнце, ночное солнце, вчерашнее солнце:

Страсти дикой и бессонной

Солнце черное уймем.

У ворот Иерусалима

Солнце черное взошло.

Я проснулся в колыбели,

Черным солнцем осиян.

Это солнце ночное хоронит

Возбужденная играми чернь...

Человек умирает, песок остывает согретый,

И вчерашнее солнце на черных носилках несут.

А ночного солнца не заметишь ты.

Образ черного, ночного солнца - нередкий гость в мировой литературе, особенно религиозной. Затмение солнца - черное солнце - предвестие гибели. Эпитеты у Мандельштама обычно определяют предмет с разных сторон и могут как бы противоречить друг другу. Так, об Андрее Белом сказано “Бирюзовый учитель, мучитель, властитель, дурак” (“Стихи памяти Андрея Белого”), о Петербурге: “Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый” (“С миром державным я был лишь ребячески связан...”).

Мандельштам решает одну из труднейших задач стихового языка. Он принес из XIX века свой музыкальный стих, заключенный в особых оттенках слов:

Я в хоровод теней, топтавших нежный луг,

С певучим именем вмешался,

Но все растаяло, и только слабый звук

В туманной памяти остался.

Каждая перестройка мелодии у Мандельштама - это прежде всего смена смыслового строя:

И подумал: зачем будить

Удлиненных звучаний рой,

В этой вечной склоке ловить

Эолийский чудесный строй?

Смысловой строй у Мандельштама таков, что решающую роль приобретает для целого стихотворения один образ, один словарный ряд и незаметно окрашивает все другие, - это ключ для всей иерархии образов:

Я по лесенке приставной

Лез на всклоченный сеновал, Я дышал звезд млечной трухой,

Колтуном пространства дышал.

Он больше, чем кто-либо из современных поэтов, знает силу словарной окраски. Оттенками слов для него важен язык.

Слаще пенья итальянской речи

Для меня родной язык,

Ибо в нем таинственно лепечет

Чужеземных арф родник.

Вот одна “чужеземная арфа”, построенная почти без чужеземных слов:

Я изучил науку расставанья

В простоволосых жалобах ночных.

Жуют волы, и длится ожиданье,

Последний час вигилий городских.

Достаточно маленькой чужеземной прививки для этой восприимчивой стиховой культуры, чтобы “расставанье”, “простоволосых”, “ожиданье” стали латынью вроде “вигилий”. С. Аверинцев пишет: “...Мандельштама так заманчиво понимать - и так трудно толковать”. А всегда ли есть необходимость толковать и понимать?

Так ли уж необходимо это “анатомирование” живого тела поэзии? И разве невозможно Мандельштама просто воспринимать? Многие современники наизусть цитировали яркие, мгновенно запоминающиеся строки:

Медлительнее снежных улей,

Прозрачнее окна хрусталь,

И бирюзовая вуаль

Небрежно брошена на стуле.

Ткань, опьяненная собой,

Изнеженная лаской света,

Она испытывает лето,

Как бы не тронута зимой;

И, если в ледяных алмазах

Струится вечности мороз,

Здесь - трепетание стрекоз

Быстроживущих, синеглазых.

Тематика поэзии О. Мандельштама.

Поэтическое наследие О. Мандельштама - это около 600 произведений различных жанров, тем, включая стихи для детей, шуточные стихотворения и переводы. Диапазон “блаженного наследства” у Мандельштама всеохватен. Он включает мир античности, французской и германской готики, итальянского Возрождения, диккенсовской Англии, французского классицизма и, конечно, русской поэзии... “Чужие” образы будут прорастать как зерно на благодатной почве, переиначенные им на свой лад.

I. Тема античности. Особенно остро он чувствовал античный мир:

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся...

В античности он ищет опоры и спасения, ищет чего-то очень простого и в то же время самого важного и прочного в отношениях между людьми, вселяющего надежду на будущее.

На каменных отрогах Пиэрии

Водили музы первый хоровод,

Чтобы, как пчелы, лирики слепые

Нам подарили ионийский мед...

О, где же вы, святые острова,

Где не едят надломленного хлеба,

Где только мед, вино и молоко,

Скрипучий труд не омрачает неба

И колесо вращается легко?

II.Тема смерти. С первых же шагов его творчества тема о смерти стала одной из доминирующих нот в его поэзии. Уже в самых ранних стихах смерть казалась ему единственной проверкой собственной реальности:

Когда б не смерть, так никогда бы

Мне не узнать, что я живу.

Когда поэту еще не было и двадцати лет, он написал:

Я и садовник, я же и цветок,

В темнице мира я не одинок.

На стекла вечности уже легло

Мое дыхание, мое тепло.

В Петрополе прозрачном мы умрем,

Где властвует над нами Прозерпина.

Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,

И каждый час нам смертная година.

В другом стихотворении он даже отдает смерти предпочтение перед любовью:

Пусть говорят: любовь крылата,

Смерть окрыленнее стократ;

Еще душа борьбой объята,

А наши губы к ней летят.

До предела обострилась эта тема в стихах 30-х годов:

Меня преследуют две-три случайных фразы Весь день твержу: печаль моя жирна,

О Боже, как черны и синеглазы

Стрекозы смерти, как лазурь черна!

III.Тема любви. Краеугольным камнем каждого лирика является любовь. Любовь к жизни, природе, женщине. В поэзии О. Мандельштама любовная лирика занимает важное место. Она светла и целомудренна. Лирический герой Мандельштама - не любовник, скорее - нежный брат, слегка влюбленный в сестру или в “туманную монашку” (из стихотворения, посвященного Марине Цветаевой):

Целую локоть загорелый

И лба кусочек восковой.

Я знаю - он остался белый

Под смуглой прядью золотой.

Нам остается только имя:

Чудесный звук, на долгий срок,

Прими ж ладонями моими

Пересыпаемый песок.

Стихотворение, посвященное О. Арбениной – это редкий случай в ранних стихах Мандельштама столь открытого, страстного проявления чувств:

Я наравне с другими

Хочу тебе служить,

От ревности сухими

Губами ворожить.

Не утоляет слово

Мне пересохших уст,

И без тебя мне снова

Дремучий воздух пуст.

Я больше не ревную,

Но я тебя хочу,

И сам себя несу я

Как жертву палачу.

Тебя не назову я

Ни радость, ни любовь;

На дикую, чужую

Мне подменили кровь.

Еще одно мгновенье,

И я скажу тебе:

Не радость, а мученье

Я нахожу в тебе.

И, словно преступленье,

Меня к тебе влечет

Искусанный, в смятеньи,

Вишневый нежный рот.

Вернись ко мне скорее:

Мне страшно без тебя,

Я никогда сильнее

Не чувствовал тебя,

И всё, чего хочу я,

Я вижу наяву.

Я больше не ревную,

Но я тебя зову.

Однако О. Мандельштам был одним из немногих поэтов, посвящавших стихи женам. Даже стихотворение 1937 года, написанное незадолго перед гибелью, похоже на послание влюбленного:

Твой зрачок в небесной корке,

Обращенный вдаль и ниц,

Защищают оговорки

Слабых чующих ресниц.

Будет он обожествленный

Долго жить в родной стране Омут ока удивленный, Кинь его вдогонку мне.

Он глядит уже охотно

В мимолетные века Светлый, радужный, бесплотный,

Умоляющий пока.

Только Мандельштам умел так совмещать горечь и восхищение:

Еще не умер ты, еще ты не один,

Покуда с нищенкой-подругой

Ты наслаждаешься величием равнин

И мглой, и голодом, и вьюгой.

В роскошной бедности, в могучей нищете

Живи спокоен и утешен –

Благословенны дни и ночи те

И сладкогласный труд безгрешен.

Несчастлив тот, кого, как тень его,

Пугает лай собак и ветер косит,

И беден тон, кто, сам полуживой,

У тени милостыни просит.