Понятие прогресса в истории идей: российская перспектива. I

Идея общественного прогресса является порождением Нового времени. Именно в это время укоренилось в сознании людей и стало формировать их мировоззрение представление о поступательном, восходящем развитии общества. В античности подобного представления не было. Античное мировоззрение носило космоцентрический характер. Эллинская философия как бы вписывала человека в космос, а космос в представлении античных мыслителей являл собой нечто вечное и прекрасное в своей упорядоченности. И человек должен был найти свое место в этом вечном космосе, а не в истории. Для античного мироощущения характерно было также представление о вечном круговороте - таком движении, при котором нечто, созидаясь и разрушаясь, неизменно возвращается к самому себе. Идея вечного возвращения глубоко укоренена в античной философии, ее находим у Гераклита, Эмпедокла, стоиков. Вообще движение по кругу рассматривалось в античности как идеально правильное, совершенное. Оно представлялось совершенным античным мыслителям потому, что не имеет начала и конца и происходит в одном и том же месте, являя собой как бы неподвижность и вечность.

Если же искать в античности концепции поступательного общественного развития, то можно обнаружить, прежде всего, представление не о восходящем, а о нисходящем развитии общества - развитии от лучшего к худшему. Именно такова интерпретация прошлого эллинов у Гесиода, содержащаяся в его поэме "Труды и дни". Гесиод устанавливал пять веков человеческой истории - золотой, серебряный, медный, героический и железный, из которых каждый последующий был хуже предыдущего.

Были, конечно, в античности и представления, которые оценивали те или иные предполагаемые изменения в жизни людей как движение от худшего к лучшему. Наиболее значительные представления такого рода связаны с попыткой античных мыслителей объяснить возникновение общества, отождествляемого ими с государством. Древние греки противопоставляли себя в качестве культурного, цивилизованного народа окружающим их негреческим племенам, варварам, не знавшим еще государства и находившимся, по мнению греков, в состоянии дикости. Греки знали, что раньше и они, эллины, находились в таком же состоянии. Поэтому у них возникала потребность объяснить, как же совершился у них этот переход от дикости к цивилизованному, государственному состоянию, - переход, понимаемый ими как сплочение, объединение людей, живших сначала разрозненно и не знавших закона. Древнегреческие философы полагали, что сначала люди вели неупорядоченную, звероподобную жизнь, а затем они стали жить сообща и у них появились ремесла и все другие достижения цивилизации. Однако если даже признать, что в этих воззрениях представлена идея прогресса, то это еще не идея исторического прогресса, не идея истории, а лишь мысль о возникновении государства, общества.

Представление о линейном историческом времени утверждается вместе с христианским сознанием. И главным в этом отношении является то свойство христианского сознания, которое состоит в его устремленности в будущее, ожидании нового пришествия Христа, Страшного Суда и конца Света. Это ожидание, пронизывающее жизнь человека, и сообщило христианскому мироощущению исторический характер. В христианском сознании выстраивается также четкое представление о прошлом в виде грехопадения первых людей и пришествия Спасителя. Историческое сознание предполагает четкую дифференциацию и в то же время связь настоящего, прошлого и будущего. И не случайно у Аврелия Августина, одного из отцов христианской церкви, находим глубокую философию времени - размышления о природе прошедшего и будущего. Он же разработал и христианскую концепцию истории - концепцию, явившуюся первой теорией исторического процесса.

Однако нельзя сказать, что христианское сознание содержало в себе идею прогресса. Историчность сознания является необходимым, но не достаточным условием идеи общественного прогресса, так как идея прогресса несет еще представление о восходящем движении - от худшего к лучшему. Но христианское мировоззрение не содержит представления об улучшении земной жизни человечества. Земная жизнь дана человеку для борьбы со злом, для искупления первородного греха, и в этом состоит назначение истории согласно христианскому учению, но люди различных времен не имеют в этом отношении предпочтения друг перед другом. Во все времена существовали праведники и грешники, и христианское учение не дает указания на то, что со временем число праведников относительно грешников возрастает, и не располагает сменяющиеся исторические эпохи в порядке убывания греховности. Скорее можно предположить обратное, так как особенная греховность того или иного общества всегда служила христианскому сознанию симптомом надвигающегося конца Света.

Тем не менее, именно христианское сознание с его обращенностью в будущее и представлением о царстве Божьем явилось духовным основанием формирования представлений об общественном прогрессе в Новое время.

Идея общественного прогресса утверждается в эпоху Просвещения. Эта эпоха поднимает на щит разум, знание, науку, свободу человека и под этим углом зрения оценивает историю, противопоставляя себя предшествующим эпохам, где, на взгляд просветителей, преобладали невежество и деспотизм.

Один из первых вариантов рационалистической теории общественного прогресса сформулировал А. Р. Ж. Тюрго, предвосхитив концепцию М. Ж. А. Кондорсе. Тюрго утверждал, что, несмотря на бесчисленные жертвы и опустошительные перевороты, "...нравы смягчаются, человеческий разум просвещается, изолированные нации сближаются, торговля и политика соединяют, наконец, все части земного шара".

"Просветители определенным образом понимали современную им эпоху (как эпоху "просвещения"), ее роль и значение для человека, и сквозь призму так понятой современности они рассматривали прошлое человечества. Противопоставление современности, трактуемой как наступление эры разума, прошлому человечества, заключало в себе разрыв между настоящим и прошлым, но как только делалась попытка восстановить между ними историческую связь по основанию разума и знания, то сразу возникала идея о восходящем движении в истории, о прогрессе".

Разум у просветителей играл роль движущей силы истории. Разум развивается и, по мере своего развития внедряясь в человеческую жизнь, он меняет ее к лучшему. Разум одерживает победу в борьбе с невежеством, суевериями и предрассудками. Полное торжество разума будет означать и благоденствие человечества. При этом под развитие разума просветители подводили и совершенствование производственной деятельности людей, и смягчение нравов, и установление определенных - "разумных" - форм общественно - государственного устройства и все остальное, что они относили к достижениям цивилизации.

Сам разум трактуется Просвещением в целом натуралистически. Вступая в оппозицию к клерикальной идеологии и ведя с ней борьбу, просветители апеллируют к природе и человека рассматривают как природное существо, а разум - как способность, дарованную человеку природой. Подобный подход к разуму порождает у них стремление подчинить разум законам природы и рассматривать его самого как некий закон природы. На этой основе они строят свои социальные концепции. Так, Д. Локк, отличая естественное состояние человека от гражданского, утверждает, что и в естественном состоянии действует закон разума, или закон природы, направленный на обеспечение мира и сохранение человечества. Натуралистическое основание просветители подводят и под идею общественного прогресса. Ж. А. Кондорсе в историческом прогрессе Разума усматривал тот же закон, что и в индивидуальном развитии человеческого ума. И О. Конт, основоположник позитивизма и наследник просветителей, свои три стадии умственного развития человечества (теологическую, метафизическую и позитивную) увязывает со ступенями развития индивидуального человеческого ума (детство, юность, зрелость).

В немецком Просвещении натуралистическая тенденция в обосновании разума и прогресса делается еще сильнее. И. Кант историю человечества толкует как реализацию замысла природы - замысла, состоящего в последовательном развертывании задатков, изначально заложенных в человеке природой. Эти природные задатки, отличающие человека, связаны с наличием у него разума - его полное проявление и воплощение в человеческой жизни и составляет, по Канту, содержание истории и цель природы. Эта цель наполняет историю смыслом, а движение к ней есть прогресс. "…Поскольку нельзя предполагать у людей и в совокупности их поступков какую - нибудь разумную собственную цель, - пишет он, - нужно попытаться открыть в этом бессмысленном ходе человеческих дел цель природы, на основании которой у существ, действующих без собственного плана, все же была бы возможна история согласно определенному плану природы ".

Натуралистический характер имеет обоснование истории и у И. Г. Гердера. Он опирался на идею развития, каковое охватывает у него неживую природу, живую природу и общество. По Гердеру эти сферы действительности связаны единой цепью развития, так что развитие общества (история) являет собой продолжение развития, имевшего место в природе. Законом же развития, по Гердеру, является восхождение от низших форм к высшим, то есть прогресс. Таким образом, история у него подчиняется закону прогресса, а прогресс является всеобщим законом природы. Гердер, как и Кант, стремился подчинить историю закону, но делал это таким образом, что совершенно стирал грань между развитием общества и природой. Поскольку человек есть продукт развития природы, то и его история, по мысли Гердера, должна подчиняться естественным законам

Мощным стимулом к расширительной трактовке прогресса явилось затем утверждение эволюционной картины живой природы. Эволюция в мире растений и животных истолковывалась как прогресс. Ж. Ламарк, создатель первой целостной концепции эволюции органического мира, трактовал ее именно таким образом - как прогрессивный процесс усложнения организации живых организмов. Эволюция, по Ламарку, находит выражение в движении от простого к сложному, в повышении организации живых организмов, и эту направленность эволюции он объяснял стремлением к прогрессу, заложенным в живом, присущим жизни как таковой. Прогресс оказывался у него законом живой природы, а на вершине прогресса вырисовывался человек в качестве цели эволюции и мерила совершенства. Закономерный характер эволюции в концепции Ламарка определялся именно стремлением к цели.

В отличие от Ламарка, Ч. Дарвин считал, что эволюция полностью определяется адаптацией к условиям среды и не содержит никакой цели. Так понимаемая эволюция не допускает отождествления ее с прогрессом, потому что адаптация не предполагает обязательного повышения уровня организации организмов. И сам Дарвин не отождествлял эволюцию с прогрессом.

Однако после появления дарвиновской концепции эволюции ее тоже интерпретировали как обоснование прогресса в живой природе. В результате прогресс становился общим признаком, объединяющим биологическую эволюцию и общественное развитие. Тенденция к отождествлению эволюции с прогрессом нашла законченное выражение у Г. Спенсера. Сближая социальное и биологическое развитие, Г. Спенсер рассматривал эволюцию как повышение уровня организации организмов (биологических и социальных). "…Общественное развитие, - пишет он, - выполняет со всех сторон общую формулу развития (эволюции), - в смысле прогресса к большему объему, к большей связности, к большему разнообразию и к большей определенности".

Эволюционная теория, таким образом, стала фактором, воздействовавшим на сциентизированное направление в концепции прогресса, свободное от ценностей, идеалов, "субъективизма", которое стремилось "беспристрастно" констатировать объективные явления. Наряду с ним философизировалось второе - аксиологическое - направление, внутри которого стала разрабатываться теория ценностей. Так, Г. Гегель трактовкой разума в качестве движущей силы истории примыкал к традиции Просвещения, но разум наделялся у него чертами субстанциальности. У Гегеля, как и у Гердера, прогресс отождествлялся с развитием. Но если у Гердера это отождествление происходило на натуралистической основе (прогресс объявлялся законом развития вообще), то по Гегелю развитие мыслится исключительно как развитие духа, для которого характерны преемственность и удержание достигнутого.

Один из виднейших представителей неокантианства Г. Риккерт настаивал на ценностном характере прогресса, отвергая возможность прогресса в природе. Он подчеркивал положение о том, что понятие прогресса имеет ценностный характер, а понятие эволюции дает индифферентный к ценности ряд изменений.

Оригинальной концепцией прогресса, в которой неразрывно были связаны оба подхода, явилась теория русского писателя и философа второй половины XIX в. К.Н. Леонтьева. С одной стороны, он исходил из необходимости борьбы с ростом энтропии, провозглашал важность процессов, ведущих к разнообразию, на этой основе - к единениям, а с другой - не мыслил прогресс без эстетического аспекта, без контрастности человеческих чувств (добра и зла, красоты и уродства и т.п.). Равенство, подчеркивал он, есть путь к небытию; стремление к равенству, единообразию гибельно.

К.Н. Леонтьев открывает как бы предустановленную гармонию законов природы и законов эстетики, т.е. признает эстетический смысл природной жизни. Он считает, что прогрессу в природе соответствует и основная мысль эстетики: единство в разнообразии, так называемая гармония, не только не исключающие борьбы и страданий, но даже требующие их. В прогресс, по мнению К.Н. Леонтьева, надо верить, но не как в улучшение непременно, а как в новое перерождение тягостей жизни, в новые виды страданий и стеснений человеческих. Правильная вера в прогресс должна быть пессимистической, ничего не имеющей общего с благодушием. В целом прогресс по Леонтьеву - это постепенное восхождение к сложнейшему, постепенный ход от бесцветности, от простоты к оригинальности и разнообразию, увеличению богатства внутреннего.

В 70-е гг. XIX в. в России под влиянием социальных перемен - отмены крепостного права, осуществления демократических реформ - получила распространение теория прогресса, с которой идентифицировала себя радикально настроенная молодежь народнического лагеря. Особенность познавательной ситуации была связана с обращением к социологии, которая понималась как наука об общих законах развития общества и в такой интерпретации нередко толковалась в качестве "философии истории на научной почве". Первыми проводниками такого подхода в философии истории стали П.Л. Лавров (1823-1900) и Н.К. Михайловский (1842-1904), разработавшие в его рамках "формулу прогресса", которая стала исходной в философско-историческом моделировании.

С точки зрения названных мыслителей история как движение человечества по пути прогресса начинается с постановки критически мыслящей личностью сознательных целей и организации усилий масс на их достижение. С этого момента человек из царства естественной необходимости переходит в царство возможности свободы. (В трактовке этой идеи чувствуется влияние философии истории Гегеля и антропологического подхода Фейербаха.) Для Лаврова приведенный ход рассуждений являлся логическим раскрытием нравственного императива, который он сформулировал следующим образом: "Развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении; воплощение в общественных формах истины и справедливости - вот краткая формула, обнимающая, как мне кажется, все, что можно считать прогрессом".

В разъяснение своей "формулы прогресса" Лавров обозначил три сферы ее проявления: 1) прогресс как процесс, который развивает в человечестве сознание истины и справедливости при помощи работы критической мысли индивидов; 2) прогресс как физическое, интеллектуальное, нравственное развитие индивидуумов, осуществляемое в социальных формах истины и справедливости; 3) прогресс как сознательное развитие солидарности на основе критического отношения индивидуумов к себе и к окружающей их действительности. Последнее является высшей формой прогресса. Сказанное делает понятным, почему формула прогресса Лаврова стала альфой и омегой самосознания радикальной части русской интеллигенции и в определенном смысле программным принципом революционной деятельности народовольцев.

Несколько в ином направлении идею прогресса развивал Н.К. Михайловский на страницах журнала "Русское богатство", ставшего легальным органом народнической интеллигенции.

Не отрицая законосообразности общественного развития, Михайловский акцентировал роль личности в истории, связывая ее с моральной позицией, с непокорностью человека ходу вещей, с сознанием им свободного выбора деятельности. Собственно, суть прогресса - это приближение истории к личности, живущей полной и всесторонней жизнью; в основе прогресса лежит развитие человека как "неделимого", т.е. гармоничного и свободного, субъекта истории. Михайловский утверждал, что личность никогда не должна приноситься в жертву, ибо она свята и неприкосновенна, все усилия нашего ума должны быть направлены на то, чтобы "самым тщательным образом следить в каждом частном случае за ее судьбами и становиться на ту сторону, где она может восторжествовать". Отстаивая эту идею, мыслитель, конечно же, видел, что пока природа и общественное развитие отнюдь не благоволят человеку, подчиняя его естественной и исторической необходимости. Поэтому отдельному человеку - "профану", в терминологии Михайловского, приходится вести постоянную и упорную борьбу с обществом за свою индивидуальность. "Пусть общество прогрессирует, но поймите, что личность при этом регрессирует, - писал Михайловский в своей программной работе "Борьба за индивидуальность" - ... Общество самим процессом своего развития стремится раздробить личность, оставить ей какое-нибудь одно специальное отправление, а остальное раздать другим, превратить ее из индивида в орган". И что из того "профану", что кому-то - критически мыслящей личности, достанется завидная судьба двигателя прогресса? "Мне дела нет до ее совершенства, - решительно заявляет Михайловский от лица профана, - я сам хочу совершенствоваться".

Философ отстаивал право каждого человека вмешиваться в "естественный ход вещей", следовательно, право нравственного суда над неправдой истории, которое является одновременно правом вмешательства в ее развитие. Моральная позиция человека (в том числе человека "из толпы") наделяет его способностью противостоять слепым силам исторического процесса, актуализирует присущее ему сознание свободного выбора собственной линии поведения и деятельности.

Таким образом, и у Лаврова и у Михайловского философия истории предстает как применение к судьбам человечества идеи прогресса, в ходе которого осуществляются идеалы разумности, добра и справедливости, что позволяет понять историю как движение человечества не только от прошлого к настоящему, но и от настоящего к будущему. Разработка теории прогресса выявила к началу 80-х гг. новый этап в развитии философии истории. Можно сказать, что философско-историческая мысль к этому времени оформилась в качестве системы знания, ориентированного на выявление смысла истории по критериям "лучшее" и "худшее", "истинное" и "ложное", "осуществившееся" и "должное". Так понятая философия истории вытесняла Провидение, утверждая позитивный смысл исторического знания.

Наиболее последовательным и активным проводником этого направления был Николай Иванович Кареев (1858-1931). Он был убежденным защитником связи истории и социологии как двух взаимодополняющих наук.

В силу того, что исторические построения осуществляются на основе социологической "формулы прогресса", отражающей наши представления об общественном идеале, они предполагают известный домысел. Это с необходимостью, считал Кареев, обращает нас к философской рефлексии по поводу того, как возможно познание истории.

Формула прогресса, с которой у Кареева связан необходимый исследователю "философский домысел", есть "мерка", которую он "прикладывает" к действительной истории, имея в виду возможности развития общества и личности. Это нечто вроде "одеяния", скроенного из опыта, которое он примеряет, чтобы понять связь прошлого, настоящего и будущего. Но именно "мерка", а не план, заданный априори. "Формула прогресса" - это только "гипотетическое построение законов, основанное на внесении в научное исследование духовной и общественной эволюции - объединяющего принципа разумной цели, к которой должна стремиться эта эволюция".

По ряду причин социологическое направление в философско-исторической мысли во многом определяло лицо русской философии истории последней трети XIX в. Но было бы ошибкой думать, что это направление не подвергалось критике. В этом плане следует назвать работу С.Н. Булгакова "Основные проблемы теории прогресса" и серию статей П.А. Сорокина. Обращаясь к анализу существующих учений о прогрессе, Сорокин дает, пожалуй, наиболее суровую и аргументированную критику связанного с ними субъективного метода как знания, оправдывающего определенный социальный идеал.

Критикуя формулу прогресса Лаврова за непозволительный субъективизм, он доказывал, что "Правда-истина" и "Правда-справедливость" лежат в разных плоскостях и мерить одну из них мерилом другой нельзя".

К началу XX века понятие прогресса уже глубоко вошло в науку, особенно в социологию, историю, философию.

Несмотря на растущее число теорий, и в XX, и в начале XXI столетий по - прежнему остаются ведущими два направления разработки проблемы прогресса: сциентистское и аксиологическое; в некоторых из концепций предпринимаются попытки синтезировать направления.

Ряд мыслителей отвергает идею прогресса в общественном развитии, рассматривая историю как циклический круговорот с чередой подъемов и спадов (Дж. Вико), предсказывая скорый "конец истории" либо утверждая представления о многолинейном, независимом друг от друга, параллельном движении различных обществ (Н. Я. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби). Так, А. Тойнби, отказавшись от тезиса о единстве всемирной истории, выделил 21 цивилизацию, в развитии каждой из которых он различал фазы возникновения, роста, надлома, упадка и разложения. О "закате Европы" писал и О. Шпенглер. Особенно ярок "антипрогрессизм" К. Поппера. Понимая под прогрессом движение к какой-либо цели, он считал его возможным только для отдельного человека, но не для истории. Последняя же может быть объяснена и как прогрессивный процесс, и как регресс.

Проблема настоящего исследования возможность значительно укоротить человеческую историю сравнительно с распространенными представлениями. Если бы это позволило правильнее видеть историю в целом, то тем самым увеличило бы коэффициент прогнозируемости. Ведь историческая наука, вольно или невольно, ищет путей стать наукой о будущем. Вместе с тем, история стала бы более историчной. Автор привержен правилу: "Если ты хочешь понять что-либо, узнай, как оно возникло". Но как поймешь историю человечества, если начало ее теряется в глубине, неведомой в точности ни палеоархеологии, ни палеоантропологии, уходит в черноту геологического прошлого. При этом условии невозможно изобразить историю как траекторию, ибо каждую точку на траектории ведь надо бы откладывать от начала. Каждый факт на траектории мировой истории надо бы характеризовать его удаленностью от этого нуля, и тогда факт нес бы в своем описании и объяснении, как хвост кометы, этот отрезок, это "узнай, как оно возникло" 1 .

Эмпирически наш современник знает, как быстро происходит обновление исторической среды, в которой мы живем. Если ему сейчас 75 лет и если разделить его жизнь на три двадцатипятилетия, то они отчетливо покажут, что каждый отрезок много богаче новациями, чем предыдущий. Но при жизни его предка на аналогичные отрезки приходилось заметно меньше исторической динамики, и так далее в глубь времен. А в средние века, в античности, тем более на Древнем Востоке индивидуальная жизнь человека вообще не была подходящей мерой для течения истории: его мерили династиями целыми цепями жизней. Напротив, человек, который начинает сейчас свою жизнь, на протяжении будущих 75 лет, несомненно, испытает значительно больше изменений исторической среды, чем испытал наш семидесятипятилетний современник. Все позволяет предполагать, что предстоящие технические, научные и социальные изменения будут все уплотняться и ускоряться на протяжении его жизни.

Фундаментальным тезисом, который ляжет в основу дальнейшего изложения, является идея, что человеческая история представляет собой прогрессивно ускоряющийся процесс и вне этого понята быть не может. Мы не будем здесь касаться обширной проблемы, не надлежит ли вписать динамику человеческой истории в более пространный ряд: в возможный закон ускорения истории Вселенной, ускорения истории Земли, ускорения истории жизни на Земле? 2 Это значило бы уплотнение времени новшествами (кумулятивными и необратимыми) и в этом смысле его убыстрение. Это касалось бы предельно общей проблемы ускорения мирового времени, иначе говоря, его все большей наполненности новациями. Человеческая история выглядела бы как отрезок этой кривой, характеризующийся наибольшей быстротой, точнее, наибольшим ускорением. Хотя в третичном и четвертичном геологических периодах развитие биосферы достигает максимальной ускоренности, мы все же можем человеческую социальную историю начинать как бы с нуля: ускорение продолжается, но оно возможно лишь благодаря тому, что в мире появляется эта новая, более высокая форма движения материи, при которой прежняя форма, биологические трансформации, уже может быть приравнена неподвижности. Да и в самом деле, Homo sapiens во время истории телесно уже не меняется.

Разные исторические процессы историки делят на периоды. Периодизация основной прием упорядочения всякого, будь то короткого, будь то долгого, общественного процесса в истории культуры, политического развития какой-либо страны, в истории партии, войны, в биографии исторического персонажа, в смене цивилизаций. И вот я пересмотрел десятки частных периодизаций разных конечных исторических отрезков. Вывод: всякая периодизация любого исторического процесса, пусть относительно недолгого, если она мало-мальски объективна, т. е. ухватывает собственный ритм процесса, оказывается акселерацией ускорением. Это значит, что периоды, на которые его разделили историки, не равновелики, напротив, как правило, один за другим все короче во времени. Исключением являются лишь такие ряды дат, которые служат не периодизацией, но простой хронологией событий, например царствований и т. п.

В долгих эпохах, на которые делят мировую историю, акселерация всегда выражена наглядно. Каменный век длиннее века металла, который в свою очередь длиннее века машин. В каменном веке верхний палеолит длиннее мезолита, мезолит длиннее неолита. Бронзовый век длиннее железного. Древняя история длиннее средневековой, средневековая длиннее новой, новая длиннее новейшей. Принятая периодизация внутри любой из них рисует в свою очередь акселерацию.

Конечно, каждая схема периодизации может отражать субъективный интерес к более близкому. Можно также возразить, что просто мы всегда лучше знаем то, что хронологически ближе к нам, и поэтому объем информации заставляет выделить такие неравномерные отрезки.

Однако периодизация мотивируется не поисками равномерного распределения учебного или научно-исследовательского материала в пусть неравные хронологические ящики, а качественными переломами в ходе того или иного развития. Да и невозможно отнести приведенные возражения к далеким эпохам, изучаемым археологией, где не может заметно сказываться преимущественная близость той или иной культуры к нашему времени.

Словом, мы замечаем, что река истории ускоряет свой бег даже изучая отдельные ее струи. Те или иные процессы иссякают, кончают свой цикл предельного ускорения, ибо он сходящийся ряд, но тем временем другие уже набирают более высокие скорости. Но есть ли вообще мировая история как единый процесс? Первым, кто предложил утвердительный ответ, был Гегель. Правда, до него уже существовали теории прогресса человечества, например схема Кондорсе. То была прямолинейная эволюция, "постепенный" рост цивилизации. Гегелевская схема всемирной истории впервые представила ее как динамическое эшелонированное целое с качественными переломами и взаимным отрицанием эпох, с перемещениями центра всемирной истории из одних стран в другие, но с единым вектором совокупного движения. Суть мирового развития, по Гегелю, прогресс в сознании свободы. Вначале, у доисторических племен, царят всеобщая несвобода и несправедливость. С возникновением государства прогресс воплощается в смене государственно-правовых основ общества: в древней деспотии свобода одного при рабстве всех остальных, позже свобода меньшинства, затем свобода всех, но лишь в христианском принципе, а не на деле. Наконец, с французской революции начинается эра подлинной свободы. Пять великих исторических эпох, отрицающих одна другую и в то же время образующих целое.

Маркс и Энгельс, сохранив гегелевскую идею развития, перевернули ее с головы на ноги. В основу содержания формации они положили экономические отношения: основой общественной формации является определенный способ производства; его сокровенной сутью отношение трудящегося человека к средству труда, способ их соединения, ибо мы видим их в прошлой истории всегда разъединенными.

Напрасно некоторые авторы приписывают Марксу и Энгельсу какой-то обратный взгляд на первобытное общество. Среди их разнообразных высказываний доминирующим мотивом проходит как раз идея об абсолютной несвободе индивида в доисторических племенах и общинах. Они подчеркивали, что там у человека отсутствовала возможность принять какое бы то ни было решение, ибо всякое решение наперед было предрешено родовым и племенным обычаем. Маркс писал об этом в "Капитале": "... отдельный индивидуум еще столь же крепко привязан пуповиной к роду или общине, как отдельная пчела к пчелиному улью" 3 . Возвращаясь к этой мысли, Энгельс писал: "Племя, род и их учреждения были священны и неприкосновенны, были той данной от природы высшей властью, которой отдельная личность оставалась безусловно подчиненной в своих чувствах, мыслях и поступках. Как ни импозантно выглядят в наших глазах люди этой эпохи, они неотличимы друг от друга, они не оторвались еще, по выражению Маркса, от пуповины первобытной общности" 4 . "Идиллические", иронизировал Маркс, сельские общины "ограничивали человеческий разум самыми узкими рамками, делая из него покорное орудие суеверия, накладывая на него рабские цепи традиционных правил, лишая его всякого величия, всякой исторической инициативы" 5 .

На противоположном, полюсе прогресса, при коммунизме, торжество разума и свободы.

Между этими крайними состояниями совершается переход в собственную противоположность, т. е. от абсолютной несвободы к абсолютной свободе через три прогрессивные эпохи, но эпохи в первую очередь не самосознания, а экономического формирования общества, т. е. через развитие форм собственности. Все три, по Марксу, зиждутся на антагонизме и борьбе. Рабство начинается с того, что исконная, примитивная, первобытная покорность человека несвободе сменяется пусть глухим и беспомощным, но сопротивлением; не только рабы боятся господ, но и господа рабов. История производства вместе с историей антагонизма идет по восходящей линии при феодализме и капитализме.

Вглядываясь в пять последовательных общественно-экономических формаций Маркса, мы без труда обнаруживаем, что, если разложить всемирную историю на эти пять отрезков, они дают возможность обнаружить и исчислить ускорение совокупного исторического процесса.

Две темы возрастание роли народных масс в истории и ускорение темпа истории оказались двумя сторонами общей темы о единстве всемирно-исторического прогресса и в то же время о закономерной смене общественно-экономических формаций 6 . Каждый последующий способ производства представляет собой шаг вперед в раскрепощении человека. Все способы производства до коммунизма сохраняют зависимость человека его рабство в широком смысле слова. Но как глубоко менялся характер этой зависимости! В глубине абсолютная принадлежность индивида своему улью, или рою; позже человек или люди основное средство производства, на которое налагается собственность; дальше она становится полусобственностью, которую уже подпирает монопольная собственность на землю; наконец, следы собственности на человека внешне стираются, зато гигантски раздувается монопольная собственность на все другие средства производства, без доступа к которым трудовой человек все равно должен бы умереть с голоду (рыночная или "экономическая" зависимость).

Вдумавшись, всякий поймет, что эти три суммарно очерченные эпохи раскрепощения, эти три сменивших друг друга способа общественного производства именно в той мере, в какой они были этапами раскрепощения человека, были и завоеваниями этого человека, достигнутыми в борьбе. Все три антагонистические формации насквозь полны борьбой пусть бесформенной и спонтанной по началу и по глубинным слоям против рабства во всех этих его модернизирующихся формах.

Отсюда ясно, среди прочего, что переход от каждой из трех антагонистических формаций к следующей не мог быть ничем иным, как революционным взрывом тех классовых противоречий, которые накапливались и проявлялись в течение всего ее предшествующего исторического разбега. Они были очень разными, эти социальные революции. Шторм, на несколько последних веков закрывший небеса античности, не все даже согласны называть революцией, но он был все-таки действительной социальной революцией в той адекватной форме, в какой она только и могла тогда извергнуться, в форме перемежающихся народных движений, вторжений, великих переселений и глубоких размывов. Вторая великая эпоха социальных революций классический перевал от феодализма к капитализму. Третий пролетарский штурм капитализма, открывший выход в социалистическую эру.

Если разметить передний край всемирной истории по этим грандиозным вехам от возникновения древнейших рабовладельческих государств и через три финальные для каждой формации революции, то обнаруживается та самая ускоряющаяся прогрессия, о которой шла речь. Ряд авторов полагает, что длительность или протяженность каждой формации короче, чем предыдущей, примерно в три или четыре раза. Получается геометрическая прогрессия, или экспоненциальная кривая (см. схему 1).

Хотя бы в самом первом приближении ее можно вычислить и вычертить. А следовательно, есть и возможность из этой весьма обобщенной логики истории обратным путем по такой кривой хотя бы приблизительно определить время начала и первичный темп движения человеческой истории: исторический нуль. Но прежде чем совершить такую редукцию, надо рассмотреть еще одну сторону этой общей теории исторического процесса.

Со времени рабовладельческого способа производства мы видим на карте мира народы и страны передовые и отсталые, стоящие на уровне самого нового для своего времени способа производства и как бы опаздывающие, стоящие на предшествующих уровнях. Сейчас на карте мира представлены все пять способов производства. Может прийти мысль, что, стартовав все вместе, народы затем двигались с разной скоростью.

Но если так, нельзя было бы и говорить о выяснении какого-то закономерного темпа истории вообще. Однако на самом деле перед нами вовсе не независимые друг от друга переменные. Отставание некоторых народов есть прямая функция выдвижения вперед некоторых других. Так вопрос стоит на протяжении истории всех трех классово антагонистических формаций. Чем больше мы анализируем само понятие общества, основанного на антагонизме, тем более выясняется, что политическая экономия вычленяет при этом "чистый" способ производства, стоящий на "переднем крае" экономического движения человеческого общества. Но в сферу политической экономии не входит рассмотрение того, как же вообще антагонизм может существовать, как он не пожирает себя едва родившись, как не взрывает сразу общество, основывающее на этом вулкане свое бытие? Ответ на этот вопрос дает только более общая социологическая теория.

Социально-экономические системы, наблюдаемые нами на "переднем крае" человечества, существуют и развиваются лишь благодаря всасыванию дополнительных богатств и плодов труда из всего остального мира и некоторой амортизации таким способом внутреннего антагонизма.

Этот всемирный процесс перекачки в эпохи рабства, феодализма и капитализма лишь иногда (при первой и третьей) выступал в виде прямого обескровливания метрополиями и империями окрестных "варваров" или далеких "туземцев" в колониях. Чаще и глубже перекачка через многие промежуточные народы и страны как через каскад ступеней, вверху которого высокоразвитые, но и высокоантагонистичные общества переднего края. Ниже разные менее развитые, отсталые, смешанные структуры. А глубоко внизу, хотя бы и взаимосвязанные с внешним миром, в том числе с соседями, самыми скудными сделками, но вычерпанные до бесконечности и бесчисленные в своем множестве народности пяти континентов почти неведомое подножие, выделяющее капельки росы или меда, чтобы великие цивилизации удерживались. Насос, который непрерывно перекачивает результаты труда со всей планеты вверх по шлюзам, это различия в уровне производительности труда и в средствах экономических сношений.

Таков в немногих словах ответ на вопрос, двигалось ли своей цельной массой человечество в ходе всемирной истории, в ходе ускоряющихся прогрессивных преобразований, совершавшихся в классово антагонистические эпохи на его переднем крае. Да, при изложенном взгляде история предстает, безусловно, как цельный процесс.

Вернемся же к его свойству ускорению. В истории освобождения человека мы ясно видим, пожалуй, только ускорение. Мы не можем описать, каким же станет человек в будущем. Между тем при достигнутых скоростях и мощностях пора видеть далеко вперед. И вот, оказывается, у нас нет для этого иного средства, как всерьез посмотреть назад. Как оказался человек в той несвободе, из которой выходил путем труда, борьбы и мысли? Иными словами, если есть закон ускорения мировой истории, он повелительно ставит задачу новых исследований начала этого процесса. Что закон есть, это можно еще раз наглядно проиллюстрировать прилагаемыми схемами (см. схемы 2 7 ,3).

В этих схемах дано представление об относительном времени (абсолютное время измеряется в геологических масштабах). Читатель может мысленно преобразовать эти схемы таким образом, чтобы каждое деление на транспортире, скажем, каждый градус поставить в соответствие неравным величинам времени. Допустим, приняв последний градус за единицу (все равно 200 это лет или 33 года), предпоследний градус будем считать за две единицы, или за четыре, или в какой-либо иной прогрессии, можно брать и по другим математическим законам. В такой Преобразованной схеме выделенные эпохи расползутся равномерно, т. е. они не будут сгущаться к концу, зато идея ускорения мировой истории получит новое выражение, более близкое математическому мышлению.

Однако для первой схемы навряд ли возможно подобрать такую прогрессию хронологических значений градусов, при которой основные эпохи расположились бы равномерно. Здесь "доисторическое время" совершенно задавило "историческое время". Последнее заняло такую ничтожную долю процесса, что зрительно как бы оправдывается ошибка Тойнби: все, что уложилось в "историческое время", можно считать "философски одновременным" по сравнению с протяженностью "доистории". Во второй схеме для такой аберрации уже нет места. Нам как раз и предстоит в дальнейшем выбор между ними.

Пока что мы ограничимся немногими заключениями из сказанного. Если бы не было ускорения, можно было бы мысленно вообразить некую логику истории, вполне абстрагируясь от какой бы то ни было длительности, т. е. протяженности во времени каждого интервала между социальными революциями, разделяющими формации: можно было бы пренебречь эмпирическим фактом, что на жизнь любого способа производства ушло некоторое время; ведь оно при изменениях конкретных обстоятельств могло бы оказаться и покороче, причем неизвестно насколько. Но нет, даже в самой полной абстракции невозможно отвлечься от времени, ибо останется время в виде ускорения, иными словами, длительность заявит о себе в форме неравенства длительности. Точно так же каждая антагонистическая формация проходила в свою очередь через ускоряющиеся подразделы становление, зрелость, упадок. Если же охватить всю эту проблему ускорения человеческой истории в целом, последует вывод: в истории действовал фактор динамики, т. е. История была прогрессом, но действовал и обратный фактор торможение, причем последний становился относительно все слабее в соперничестве с фактором динамики, что и выражается законом ускорения истории. Однако лишь при коммунизме динамика неизменно имеет перевес над торможением.

Начальный отрезок истории был наиболее медленно текущим, следовательно, на нем торможение имело перевес над динамикой. Но этот начальный отрезок необходимый член траектории, которая, как мы уже знаем, будет характеризоваться ускорением по типу экспоненты.

Наконец, мы констатируем еще раз, что вся наша кривая, а тем самым и начальный отрезок истории, это не сумма некоторого числа кривых, иными словами, не история племен и народностей, а история человечества как одного объекта.

Реакция на статью господина В. «Речь идет об общей теории мирового развития – теории мирового прогресса», – пишет автор. Начну с того, что теорию прогресса Н.А. Бердяев находит совершенно ложной (ее сторонниками он считает Конта и Гегеля, Спенсера и Маркса). «В истории нет по прямой линии совершающегося прогресса, прогресса совершенства, в силу которого грядущее поколение стоит выше поколения предшествующего; в истории нет и прогресса счастья человеческого – есть лишь трагическое, все большее и большее раскрытие внутренних начал бытия… ни в коем случае нельзя утверждать постоянное нарастание положительного за счет отрицательного… происходит лишь усложнение начал», - пишет он в работе «Смысл истории». И я понимаю Бердяева, ибо мера добра у каждой эпохи своя, мера красоты своя, мера счастья своя. Углубилось наше счастье? Но и несчастье углубилось. Войны, катастрофы, болезни преследуют современного человека не менее, чем человека первобытного.

У Гегеля всемирная история – прогресс в сознании свободы. Я соглашусь с тем, что познание – прогресс, что же касается материальных сфер общественной жизни, то для них более подходит понятие «развития».

Растения и животные эволюционируют, то есть приспосабливаются к окружающей среде. И развиваются, и усложняются. Развитие предполагает наличие зародыша и плода, движение вверх по ступеням, смену качеств и возвращение к началу, предполагает замыкание круга, спирали. Ушли от простого и через сложное вернулись к простому и начали новый цикл. И так без конца. Дурная бесконечность. Растение и животный организм поднимаются лишь до рода, но не поднимаются до истинно всеобщего, до понятия, и потому их развитие осуществляется через смерть каждого отдельного индивида.

Человеческий коллектив – особый организм: он состоит из разумных существ. Он эволюционирует, то есть приспосабливается к окружающей среде, он развивается – поднимается, усовершенствуется, меняет качество, проходит через различные эпохи. В начале эпохи – свое «зерно», в конце эпохи эпохи – свой «плод». Гегель разделил историю по степени овладения свободой: Древний Восток: свободен один – деспот; Античный мир: свободны некоторые; Христианский мир – свободны все. Здесь начальная ступень, «зерно», «клеточка» – минимум свободы, то есть рабство, конечная ступень – всеобщее освобождение, пока в сознании. Маркс шел по следам Гегеля, и у него общественно-экономические формации различаются по степени освобождения труда: рабство, крепостничество, юридически свободный труд при капитализме. В теории и социализм у него означал возвышение труда, но практика опровергла теорию: произошло не освобождение труда, а освобождение от труда и, как следствие, – новое закабаление работника, политическое закабаление.

Маркс – экономический материалист, для него история развития общества – это история развития способа производства материальных благ. Как люди работают, так и живут, таков и их образ жизни. Экономический фактор определяет собой и способ политического устройства, и идеологию. Экономические отношения в обществе доминируют. Из этого исходит и господин В., для него идеализм, как и для прочих марксистов, – страшнейший зверь. И для него развитие общества – это развитие экономики. В действительности экономические импульсы, при всей их важности, являются всего лишь основой всех прочих индивидуальных и общественных импульсов (потребностей, стремлений, волений, целей), влияющих на способ жизни людей. Стол – основа, на которой мы приготовили трапезу, сцена – основа, на которой актеры играют спектакль, фундамент – основа, на которой будет построен дом. И т.д. Экономика – основа, на которой гомо сапиенс устраивает свою жизнь: создает семью, строит государство, создает идеи, пишет книги и музыку, ставит фильмы… Пусть влияние экономики будет существенным, сверхсущественным, но она – не «родитель», не «педагог», не причина того «ребенка», которого мы назвали «образ жизни». А живут люди настолько хорошо или настолько плохо, насколько хорошо или плохо они воспитаны, умны и образованы. Идеи – нравственные и научные, идеология, прочерчивающие в истории свою линию, – определяют образ жизни людей. Большевики в России сделали все, чтобы даже при слове «идеализм» русский интеллигент от страха прятался под стол. Труд создал человека – с этим трудно не согласиться. Однако какой труд? Труд дворника или человека, который придумал машину для подметания? Труд экскаваторщика или инженера, который придумал экскаватор? Сколько стоят усилия организатора производства, изобретателя, ученого? Очевидно, что интеллект, организация, риск и все, что не относится к физическому труду, должно стоять на первом месте, играть главную роль, определять.

Интересна мысль автора о равноправии форм собственности – частной и общественной. Но отсюда, полагаю я, следует и равноправие классов – класса свободных наемных работников (рабочих, пролетариев) и класса частных собственников (буржуа, капиталистов, работодателей). И необходимость сотрудничества (соперничества) труда и капитала. И перемена взгляда на эксплуатацию. Там, где работник свободно продает часть своей энергии работодателю, – эксплуатации не может быть. Эксплуатация возможна лишь там, где есть принуждение, где есть обман, где нет свободы выбора, где у работника нет прав бороться за свое благополучие. Общественная (государственная) и частная собственность – две «сестры», они родились в «одной семье», в человеческом коллективе, «живут» и «работают» вместе в человеческом коллективе. Сотрудничают и соперничают. Ведут борьбу, ведут войну. Заключают перемирие, заключают долгий мир, кружатся в вальсе. Такова их судьба.

Я не могу согласиться с автором, что переход от общественной собственности к частной антиисторичен. История порой делает скачки в сторону, назад, долго стоит на месте, быстро прорывается вперед. Однако в общем и целом у нее черепаший ход. Образно выражаясь, большевики сломали Росси ноги и прирастили их пятками наперед. Революция в России в 90-х годах прошлого века все поставила на свое место. Это была болезненная операция по выправлению искусственного уродства. Автора смущает долгий разгул криминала. Но криминал долго гуляет после всякого переворота. Большевики боролись с криминалом с 17 года до войны, во время войны и десятилетия после войны.

Маркс создал учение о строительстве тоталитарного государства. После гибели первого государства, построенного по его проекту, у нас осталось много учеников великого автора. И это не педикулез, от которого в наше время легко избавиться. Дело в том, что марксизм у нас внедряли с детских лет, уже в детском саду было приказано развесить по стенам портреты Маркса, Энгельса, Ленина; бородатые и лысые дяди, как гипнотизеры, завораживали, заколдовывали детское сознание. Школа загоняла азы тоталитаризма дальше в душу, а в институте по марксизму надо было уже сдавать экзамен. И сегодня еще иные советские профессора философии в институтах (их не вывезли на пароходе в Турцию) «поют все песнь одну и ту же». Глубокая зараженность марксизмом не обошла и автора статьи, которая вызвала мою реакцию, он доказывает необходимость «коммунизации капитализма». четверг, 17 февраля 2011 г.

Продолжение1 Уважаемый Виктор! Бердяев – религиозный философ, но не мракобес. К маракобесам я, скорее, отнес бы большевиков, заливших страну кровью ради бредовой идеи. Далее. О счастье. Да, это субъективное понятие. Но такими же субъективными понятиями являются и употребляемые вами «инстинкт», «стремление», «интерес». Сложим все субъективное и получим то, что образует реальную жизнь.

Прогресс. Прогресс предполагает не только увеличение, усовершенствование, но и улучшение. Вот усовершенствовали мы атомную бомбу. Лучше нам стало от этого? Вот увеличили мы добычу нефти и газа. Назовем это прогрессом? Вот разрослись города, превратившись в скопище пороков. Это прогресс? Потому Бердяев и полагает, что для характеристики процессов в материальной сфере более подходит понятие «развития».

О разгуле криминала. Вы еще не знаете, как разгуливал криминал после большевистского переворота, во время гражданской войны, НЭПа, раскулачивания, во время Великой отечественной войны и после! Не знаете и думаете, что криминал только что родился. Криминал сегодня не господствует, ему «прижали хвост». И прижмут еще больше. В конечном счете все наладится и мы заживем, как в Финляндии или в Швеции.

«Маркс такого учения не писал», - прочитал я у Вас. И Вам захотелось очистить марксизм от скверны. Напрасно стараетесь. Перечитайте «Марифест…» и «Критику Готской программы». И Вы поймете, что Маркс такой же большевик, как и Ленин. Энгельс, правда, был чуть помягче. Марксову «революционную диктатуру пролетариата» наши большевики проверили на костях русского народа. И главный классик был бы в восторге. Но добавил бы: «Действуйте решительно! И чтобы никакой перестройки!». Пятница, 18 февраля 2011 г.

Продолжение2 Уважаемый Виктор! Любая общественная наука, включая марксизм, и есть идеология, ибо она создает идеи, систему идей, объясняющих общественное развитие, направляющих общественное развитие. И не надо искать различия между марксизмом и идеологией. Более того, марксизм претендует на плановое строительство общественной жизни. Он претендует на то, что бы стать руководством, инструкцией по производству новых отношений. Вспомните один из тезисов Маркса о Фейербахе: «Прежняя философия лишь объясняла мир, а задача состоит в том, чтобы изменить его». И большевики изменяли мир именно по Марксу. Нет, Ленин не врал, как Вы пишете, не прикрывался Марксом.

О классовости государства. Да, государство руководствуется интересам ведущих групп и классов, главных сил (буржуазия, творческая интеллигенция, политическая элита и пр.), оно, однако, не может не руководствоваться и общенациональными интересами, не может не учитывать интересы и широких трудящихся масс. Иначе ему не выжить, потому что армия и полиция набирается из низов, из демоса, из простого народа, из тех, кто не на виду, кто в повседневной политической жизни не играет существенной роли. Мубарак и Каддафи как раз этого и не учли.

Общественная собственность, если не мудрить, - это собственность малого коллектива, но главным образом – государства. И здесь важен статус каждого его члена. В семье – в отношении к семейной собственности все равны, но «равнее других» отец (или мать). Реальная власть здесь иерархична. В тоталитарном государстве в отношении к тотально обобществленной собственности (Марксов коммунизм) все равны, но «равнее других» главари партии, захватившей власть. Здесь господствует строгая политическая иерархия. Пикнешь против – сядешь на тюремный паек.

Общественная собственность сильно эволюционировала, она шла по прямой и по спирали. В демократических государствах (развитой капитализм) она функционирует ныне в рамках конституции, в рамках законов, исполнение которых контролируется парламентом, общественными организациями, свободной прессой. В тоталитарных государствах марксистского и не марксистского типа, чтобы создать иллюзию запланированного счастья, она используется для развития образования, медицины, науки, тоталитарной идеологии, пропаганды, народной культуры, и, разумеется, для создания органов безопасности и могучей армии

Частная собственность. Ее эволюция весьма значительна. В демократических государствах она приобрела сегодня статус неприкосновенности. Охраняется не просто силой или силой политической власти, но законом, исполнение которого контролируется парламентом и обществом. В тоталитарных государствах, там, где она допущена, частная собственность находится под тяжелой пятой власти. Как в современном Китае. В демократических государствах частная собственность является залогом свободы – политической, научной, духовной, здесь особенно важна ее материальная поддержка очагов духовной свободы – телевидения, печатных изданий, театра, музеев и т.д. В России частная собственность рождалась в муках – за одно десятилетия мы получили «плод», который Европа «рожала» и «шлифовала» столетия. Но что сделано – то сделано, переделывать не будем. Государственная и частная собственность на орудия и средства производства в любом государстве работают вместе – соперничают, сотрудничают, создают материальный и духовный продукт общества, обеспечивают благополучие граждан.

Интересна Ваша мысль о власти фараонов. Да, советские вожди – были фараонами. Однако с существенной поправкой, которую внесла история трех тысячелетий. Поправкой значительного культурного прогресса: наши политзэки в ГУЛАГе уже не были безоговорочно собственниками вождей, как рабы – собственниками фараонов, их достоинство было прикрыто неким подобием законов, ходили они уже не в кандалах, а колонной и под конвоем. И их не убивали без дальнейших церемоний по капризу охранника, а лишь в случае побега. Но и убежать не удавалось – от собак не убежишь.

Прибавление. О Бердяеве Вы сказали с большим пренебрежением. Это несправедливо. О криминале. В эпоху большевизма свирепствовал криминал бытовой, экономический, политический. Более всего – политический. Большевики убивали граждан и без суда, и по суду опричнины. вторник, 22 февраля 2011 г.

Человек создает материальные и духовные ценности, преобразует окружающий природный и социальный мир, строит города, творит науку, литературу и искусство. Одним словом, все созданное в обществе — дело рук человека. Но чтобы творить, человек нуждается в определенной свободе.

Проблема свободы волновала мыслителей всех времен. Они давали различные определения свободы. Французский философ XVIII века Гольбах, например, подчеркивал, что «свобода - это возможность делать ради своего собственного счастья все то, что не вредит счастью других членов общества» . Гегель рассматривал прогресс через призму свободы. Он утверждал, что всемирная история есть прогресс в сознании свободы, прогресс, который следует рассматривать в его необходимости. Ф. Энгельс свободу рассматривал как способность принимать решения со знанием дела. А Э. Фромм отмечал, что «свобода означает не что иное, как способность следовать голосу разума, здоровья, благополучия и совести против голоса иррациональных страстей» .

Приведенные дефиниции свободы (можно привести еще множество других дефиниций) свидетельствуют о том, что каждый исследователь по-своему определял и интерпретировал свободу. Причем эти дефиниции не противоречат друг другу.

Прежде всего следует отметить, что свобода - это социальное понятие. Животные не обладают никакой свободой и не нуждаются в ней. Свобода необходима человеку для создания материальных и духовных ценностей, для того чтобы проявить свои физические и духовные потенции. Такая свобода возможна только в обществе как качественно новом образовании, функционирующем и развивающемся на базе собственных имманентных законов. Но дело в том, что жить в 0бшестве и быть полностью свободным от общества объективно нельзя. Цели человека и цели общества не всегда совпадают. Поэтому возникает противоречие между целями индивида и общества. Это противоречие разрешается по-разному в зависимости от конкретной ситуации, исторических обстоятельств, традиций, обычаев и т. д.

Индивид должен осознать, что в обществе есть определенные моральные нормы, соблюдение которых обязательно для всех членов данного общества. Иначе общество как целостное и самодостаточное социальное образование погибнет. Кроме того, индивид должен осознавать и то, что помимо морального кодекса есть еще юридические законы и нормы, регулирующие отношения общества и личности, общества и государства, классовые отношения и т. д. Таким образом, свобода предполагает деятельность социальных групп, слоев, классов, индивидов при обязательном соблюдении моральных и юридических принципов и законов.

Свобода непосредственно связана со знаниями. Чем больше знает человек о законах объективного мира, об окружающей природной и социальной действительности, тем большей свободой он обладает, ибо может принимать такие решения, которые в рамках конкретных условий для него будут наиболее оптимальными. Поэтому развитый в интеллектуальном отношении человек более свободен, чем человек, лишенный духовных знаний.

Свобода детерминируется социальными и природными условиями жизни человека, и поэтому, на наш взгляд, не прав Ж. П. Сартр, полагающий, что человеческая свобода ничем не детерминирована. Человек не может выскочить за пределы тех жизненных условий, в пределах которых ему приходится жить и работать. Другой вопрос - степень свободы. Она зависит от общего уровня знаний, от богатства, социального и политического положения индивида и т. п. По мере изменения и совершенствования общественных отношений, по мере улучшения жизненных условий человека он становится более свободным, имеет больше возможностей для проявления своих сущностных сил.

Свобода не есть застывшее состояние. Ретроспективный анализ истории человечества свидетельствует, что по мере развития общества по восходящей линии меняется степень свободы. Так, в первобытном обществе человек не выделяет себя из племени, его поступки и поведение регулируются родовыми традициями, сфера его частной жизни либо вовсе отсутствует, либо крайне ограничена.

В эпоху рабовладения наиболее бесправные члены общества - рабы - уже обладают определенной автономией по. ведения, выделяют себя из ряда себе подобных, имеют определенный шанс резко изменить (улучшить) свой статус - либо обрести свободу (путем бегства, выкупа или восстания), либо занять более высокое место в социальной иерархии - или среди рабов, или среди свободных членов общества. Известно, что рабы, наделенные природным умом, талантом, смекалкой иногда даже участвовали в управлении государством (институт рабов-вольноотпущенников знатных особ в Древнем Риме).

Еще большей свободы добивается человек при феодальном способе производства. Крестьянин, несмотря на крепостную зависимость (которая к тому же была не во всех странах), имеет возможность владеть землей, орудиями производства. У него есть семья, и он относительно свободно распоряжается своей собственностью и своим временем.

С наступлением капитализма отношения личной зависимости между людьми заменяются отношениями вещной зависимости. Человека никто ни к чему не принуждает, он формально свободен, обладает (в условиях демократии) гражданскими правами. Он может работать или не работать, выбирать профессию, заниматься бизнесом и т. д. Другое дело, что к занятию какой-либо деятельностью его подталкивает экономическая необходимость (на современном Западе, где безработные получают пособие, действует не только экономическая, но и моральная необходимость, так как быть безработным, то есть меньше потреблять, профессионально не расти и т. п., - не престижно ).

Свобода человека в условиях капитализма выражается в том, что, в отличие от предшествующих эпох, человек полностью распоряжается собой, он - юридически свободная личность и является собственником своего «Я».

Но парадокс буржуазной свободы состоит в том, что формально все свободны, а реально никто не свободен: не свободны лица наемного труда, так как боятся потерять работу, не свободны и работодатели, так как боятся обанкротиться, не свободны и так называемые «лица свободных профессий» (писатели, художники, дизайнеры, артисты и т. п.), ибо их доходы не отличаются стабильностью.

Капитализм формирует особый тип характера личности, который Э. Фромм назвал «рыночным характером». Человек постоянно вынужден приспосабливаться к новым условиям жизни, к новым порядкам, поскольку жесткую конкуренцию выдерживают те, кто быстро адаптируется к новым обстоятельствам. «У людей с рыночным характером нет иных целей, кроме постоянного движения, выполнения всех дел с максимальной эффективностью, и если спросить их, почему они должны двигаться с такой скоростью, почему они стремятся к наибольшей эффективности, то на этот вопрос у них нет настоящего ответа, они предлагают одни лишь рационализации типа «чтобы было больше рабочих мест» или «в целях постоянного расширения компании» .

Рыночный человек свободен, и как таковой он должен искать оптимальный вариант для реализации своих возможностей.

В системе протестантской этики, как известно, если некто преуспевает в интенсивной, постоянной мирской деятельности, которой он себя посвящает, то это лучший из всех возможных знаков - знак его избранности, благодати и грядущего спасения. Следуя той же логике, можно утверждать, что если кто-то ленив, бездарно тратит время, отдается удовольствиям, то на нем явно лежит знак проклятия.

Хорошая, прилежная работа не означает, что ею можно завоевать спасение, но она служит земным знаком божественной милости . Успех, достижения в деятельности, особенно измеряемые в общественных денежных единицах, устраняют беспокойство, восстанавливают уважение и через механизм, который современные социологи называют «самоисполняющимся пророчеством», приносят еще больший успех.

Таков «первотолчок» от традиционной экономики к современной капиталистической системе. Так фактически происходит «обмен» свободы воли на божественную благодать (предопределение). Сначала в протестантизме, а затем и в реальном капитализме свобода может быть определена как возможность выбора той или иной формы (или системы) зависимости (несвободы), в которой весь потенциал человеческой личности (в нашем случае - рыночный потенциал) может быть максимально раскрыт.

Будучи мобилизованными для деятельности и успеха, которые призваны служить знаками спасения, люди начинаю, сравнивать свои достижения. Конкуренция становится образом жизни. Не потребление, а накопление капитала, не использование прибыли, а ее вложение в развитие - такова единственно рациональная стратегия для того, чтобы гарантировать успех в конкуренции на рынке предпринимательства.

Аналогично этому упорная, эффективная работа становится единственной стратегией для гарантии успеха в конкуренции на рынке труда. Если предприниматель не подчиняется этому принципу, то предприятие прекращает свое существование. Если не подчиняется рабочий, то он теряет работу. Тенденцией системы становится максимизация эффективности, что придает ей динамизм и силу для дальнейшего распространения вширь.

В этот момент система начинает действовать сама по себе, воспроизводиться без поддержки со стороны религии.

Открытия Г. Маркузе и рядом других философов феномена «одномерного человека», феномена «репрессивного сознания» явились серьезным симптомом кризиса современного им (50-60-е годы) западного общества, кризиса, который дает знать о себе до сих пор.

Согласно Г. Маркузе, человеческий разум, породивший технологическую цивилизацию, обеспечившую его необходимыми благами, должен заново определиться, поскольку основная функция этой физической и экономической выживаемости человека - давно выполнена. Человек должен выйти за пределы вещной зависимости к свободному развитию своих сущностных сил.

Основная сложность состоит в преодолении вековой инерции технологической цивилизации и связанных с ней стереотипов человеческого сознания. Человек должен перестать быть фактическим придатком машины (в реальности он перестал быть таковым, но на уровне сознания все еще таковым является). Напротив, машина должна служить тем или иным свободным потребностям человека. Человек фактически, по Маркузе, давно перерос по уровню своих возможностей и духовных потребностей те формы зависимости, которые ему навязаны и в условиях которых он продолжает действовать.

Почему человека Маркузе называет одномерным? Потому что одномерность в его понимании есть синоним отчужденности, овеществленного состояния, синоним сведения какого- либо объекта лишь к одной из его характеристик, наиболее удобной для практики манипулирования этим объектом. Одномерность означает также элиминацию внутренней дихотомии объекта (содержательного единства его противоположных характеристик), элиминацию внутреннего протеста в человеке, его внутренней противоречивости, благодаря которой человек только и является цельным существом.

Одномерность человека и мира не может быть продолжительна, пока существует господство «технической рациональности», то есть отношение со стороны технической цивилизации к миру как сумме вещей, представляющих интерес только как объекты возможной эксплуатации.

«Только технология превращает человека и природу в легко заменяемые объекты организации. Универсальная эффективность и производительность аппарата, который регламентирует их свойства, маскируют специфический интерес... Иными словами, технология стала великим носителем в его наиболее развитой и действенной форме. Дело не только в том, что социальное положение индивида и его взаимоотношения с другими, по-видимому, определяются объективными качествами и законами, но в том, что эти качества и законы, как нам кажется, теряют свой таинственный и неуправляемый характер; они предстают как поддающиеся исчислению проявления (научной) рациональности» .

Требуются новые способы, пути реализации человеческой личности, которые бы отвечали новым возможностям общества. Но поскольку такие новые способы равносильны отрицанию прежних преобладающих способов реализации, они могут быть указаны только в негативных терминах. Поэтому свобода означала бы свободу от экономики - от контроля со стороны экономических сил и отношений, свободу от ежедневной борьбы за существование и зарабатывания на жизнь, а политическая - освобождение индивидов от политики, которую они не могут реально контролировать. Подобным же образом смысл интеллектуальной свободы - в возрождении индивидуальной мысли, поглощенной в настоящее время средствами массовой коммуникации и воздействия на сознание, в упразднении «общественного мнения» вместе с его изготовителями. «То, что эти положения звучат нереалистично, указывает не на их утопический характер, но на мощь тех сил, которые препятствуют их реализации. И наиболее эффективной и устойчивой формой войны против освобождения является насаждение материальных и интеллектуальных потребностей, закрепляющих устаревшие формы борьбы за существование» .

Необходима, таким образом, по Маркузе, своего рода революция в сознании, избавление от множества ложных потребностей, порожденных соблазнами технократической цивилизации. Удовлетворение разного рода ложных потребностей, под которыми Маркузе чаще всего подразумевает потребности, связанные с престижным потреблением, модой, с поддержанием того или иного социального статуса (жить в престижном районе города, иметь автомашины, костюмы определенных марок и т. п.), отнимает у человека львиную долю времени и сил, так что у него не остается возможности задуматься о смысле собственной жизни, уделить внимание своему внутреннему миру.

Основным временем в жизни человека должно стать не рабочее, а прежде всего свободное время, то есть время, когда он может быть самим собой, принадлежать самому себе. Механизм общественного прогресса, согласно Маркузе, может и должен быть переориентирован во благо человека, а не во имя какой-либо политической и технической эффективности. «Понятие «прогресса» вовсе не нейтрально, оно преследует специфические цели, определяемые возможностями улучшения условий человеческого существования. Развитое индустриальное общество приближается к такой стадии, когда продвижение вперед может потребовать радикального изменения современного направления и организации прогресса. Эта стадия будет достигнута, когда автоматизация материального производства (включая необходимые услуги) сделает возможным удовлетворение первостепенных потребностей и одновременное превращение времени, затрачиваемого на работу в маргинальное время жизни... Такое понятие предвосхищено понятием Маркса «упразднение труда» .

Апелляция к Марксу имеет у Г. Маркузе и у многих других левоориентированных мыслителей 50-60-х годов XX века особое значение. Г. Маркузе, Т. Адорно и ряд других близких им исследователей отталкивались в своих основных работах от проблематики отчуждения человека, которой много внимания уделял К. Маркс и истоки которой впервые обнаруживаются у Гегеля. Как отмечает Ю. Давыдов: «Отчуждение рассматривалось Гегелем как необходимая историческая фаза развития духовной реальности на пути самопознания, утверждения этой реальности на своих собственных разумных, научных и других основаниях...» .

С введением понятия отчуждения религиозное различие божественного и человеческого, этическое различение «доброго» и «злого» сменилось спекулятивно-философским (гносеологическим, теоретическим) различием «истинного» (неотчужденного, пребывающего в самом себе) и «неистинного» (отчужденного, имеющего свою сущность не себя). При этом различение у Гегеля «истинного» и «неистинного» не совпадают с различением «реального» и «нереального».

«Неистинное» (отчуждение) выступало в гегелевском рассмотрении как нечто, имеющее вполне достаточное природное или историческое основание для своего существования. Отчуждение - это судьба всего, что совершается в пространстве и во времени до тех пор, пока оно покоится на исторических (или природных) основаниях, а не на основаниях «чистого разума», «чистой логики». Всякая историческая акция человека должна иметь своим результатом отчуждение, которое снимается в последующих исторических актах только для того, чтобы появились новые, все более универсальные его формы.

Но то, что является отчуждением на одном этапе исторического развития, по своей собственной логике приходит к отрицанию себя. Каждая из форм отчуждения - это не только новое свидетельство разрыва между историческими деяниями людей и результатами этих деяний, но и новая ступенька на пути к неизбежному, по Гегелю, финалу истории - к «абсолютному знанию».

Поражения так же учат людей, как и победы, а историческая неудача нередко оборачивается благодеянием для народа.

Фейербах актуализировал гегелевское понятие отчуждения. Он придал ему новый смысл, истолковав проблему отчуждения как проблему фактического положения конкретных индивидов. Именно Фейербаху Маркс обязан теоретическим интересом к этому понятию, которое занимает важнейшее место в мировоззрении автора «Капитала».

Согласно Марксу, умение и сила трудящегося человека, его самодеятельность и его интеллект (все эти качества, необходимые для осуществления производственного процесса) опредмечиваются (предметно воплощаются) в системе машин. А поскольку сама эта система принадлежит капиталу, поскольку он использует ее таким образом, что от самого трудящегося этих качеств уже не требуется в процессе производства, они как бы «атрофируются» у него, поскольку упомянутое опредмечивание выступает как отчуждение, превращающее систему машин в силу, враждебную личности рабочего. В лице капиталиста, обладателя системы машин, «мертвый труд» выступает как абсолютный господин «живого труда» рабочего.

Актуальность проблематики отчуждения человека в XX веке подчеркивает, наряду с Г. Маркузе и другими леворадикальными теоретиками, также и французский социолог Ф Перру. Он возрождает гегелевское отождествление опредмечивания и отчуждения. Он полагает, что отчуждение - это опредмечивание, навязанное человеку, когда он лишается самосознания и самостоятельного действия. С этой точки зрения отчуждение можно трактовать как экзистенциальную судьбу человека, оно есть постоянный вызов историческому существованию человека, и так обстоит дело во всех западных обществах «со времен греко-латинской античности» .

Ф. Перру пишет, что не капитализм как таковой в современном мире отчуждает людей, а промышленность и политическая власть индустриального общества. Недостаточно ликвидировать капитализм для устранения отчуждения. В современную эпоху нужно понять, что отчуждение присуще экономике и политике промышленного развития XX века.

Отчуждение воспроизводится в конфликтах, возникающих между людьми в ходе их взаимодействия в производственном, политическом и иных процессах. Существует как экономическое, так и политическое отчуждение, поскольку бюрократический аппарат управления ставит перед собой задачу повышения эффективности производства, забывая при этом о человеке.

Кроме того, на уровне политики и государства происходит отчуждение людей от власти. Люди не принимают участия в решении тех или иных политических вопросов или, по крайней мере, никак не могут повлиять на их решение. Отчуждение от власти, от механизма принятия жизненно важных для него решений - общая проблема современных обществ (этот вид отчуждения Маркс подробно не рассматривал). Проблема отчуждения человека от власти, будучи очень важной для судеб демократии, не решена ни на Востоке, ни в России, ни на Западе.

Так, возьмем современные формы демократии, прежде всего выборы в различные представительские органы. Казалось бы, народ решает, кого ему избирать, кому передать власть, кому нести ответственность за те или иные успехи экономики, политики и т. д. На самом деле сознанием народа манипулируют средства массовой информации. На выборах побеждают не самые достойные, а те, кто может влиять на СМИ. Это могут делать богатые и власть имущие.

У значительной массы людей атрофировано чувство общественного долга, широко распространились потребительски-гедонистические настроения. Ради возможности больше предаваться досугу... массы готовы доверить элите бремя Частной ответственности, принимая собственную пассивность как должное. Как пишет Ж. Фурастье: «...массы предаются досугу, тогда как элиты несут бремя профессионального долга» .

Все выше сказанное подводит к выводу о том, что общественный прогресс может быть связан с человеческой свободой только при условии, что сама эта свобода должным образом мотивирована, пронизана высокими духовно-нравственны- ми ценностями. Злоупотребление свободой обычно связано с забвением человеком собственных обязанностей по отношению к окружающим.

Дисбаланс между правами и обязанностями человека в этом мире грозит достичь разрушительных, тупиковых масштабов. Когда все предъявляют свои права и никто не берет на себя обязанностей, мир на глазах превращается в ад, в джунгли социал-дарвинизма. Одностороннее гипертрофированное обособление так называемых «прав человека» не оправдало себя. Только соизмерение прав с обязанностями может придать свободе человека конструктивный и созидательный характер. Только такая свобода способствует прогрессу человечества.

Гольбах П. Избр. Произв.: В 2 т. М., 1963. Т. 1. С. 173.

Фромм Э. Душа человека. М., 1992. С. 94.

Фромм Э. Иметь или быть. М., 1990. С. 193.

Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994. С. 121.

Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994. С. 5 - 6.

Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994. С. 21 – 22.

История теоретической социологии. М., 1998. С. 125.

Perrou F. Alienation et societe industrielle. Paris, 1970. P. 77.

Fourastie J. Des Loisirs: pour qoui faire? Paris, 1970. P. 128.

История человечества, как подчеркивал Гегель, является процессом становления и прогресса свободы, а возникновение и развитие человека является скачком из царства необходимости в царство свободы. Это показывает, что свобода не дается человеку от рождения. Она завоевывается деятельностью человека. Чем успешнее ее деятельность, тем весомее и шире является ее свобода. Поэтому мировая история - это не что иное как процесс развертывания свободы в течение жизни и деятельности человечества, постоянно и усиливает свое влияние на существующий мир.

Гегель акцентировал, что мировая история - это прогресс свободы именно в сознании человека. И реальная свобода человека - в его владении природой. В первом случае весь прогресс сводится к духовной составляющей, упуская из виду материально-производственную сферу, общественное бытие. Однако всем известно, что человек живет и действует в объективно существующей среде. Человек не в состоянии избежать взаимодействия с природой, а значит ~ освободить себя от действия тех законов, которые функционируют в мире. Иначе говоря, свобода не в игнорировании природного бытия и не в пассивном его созерцании этих реалий и невмешательстве в ход этих процессов, (хотя это и есть определенная свобода). Настоящая свобода достигается только через активную целенаправленную деятельность. Свободу человек добывает в ходе взаимодействия с миром, в процессе познания и освоения природы. Человек овладевает миром, благодаря действию производительных сил. их развитие и постоянное совершенствование является показателем человеческой свободы и ее исторического роста.

Человек (человечество) не может позволить себе того, чтобы не заботиться о постоянном усовершенствовании производительных сил. История человечества - это непрерывный, поступательный процесс совершенствования производительных сил. Совершенные средства производства, постоянное совершенствование физических и духовных кондиций человека, его умений, навыков, способствующих успешному ее противостоянию мира природы, а человечеству - освобождению из-под влияния стихийных сил. Этот прогресс и является реальным показателем роста свободы человека (общества).

Следует отметить, что на нынешнем этапе развития, вследствие значительного технико-техногенной нагрузки на природу, свобода человека привела к возникновению целого ряда экологических проблем. Мощные производительные силы обеспечивают ей абсолютное господство над природой. Причем современные человек (человечество) "господствуют над природой как завоеватель над чужими народами". Решение и этих проблем тоже лежит в плоскости расширения свободы человека, (человечества) через совершенствование производительных сил, внедрения ресурсо- и энергосберегающих технологий и формирование духовно богатой личности, гармонично сочетающий в себе рациональный подход к делу с экологическим мышлением и экологической культурой.

Вместе с тем, общество возлагает на человека определенные обязанности, подчиняет ее сущностные силы своему влиянию, унормовуючы и регламентируя жизнедеятельность индивида. Формы общественной жизни человек застает, как данность, от рождения и не в силах их самостоятельно изменить. Они для нее - историческая необходимость и чтобы разумно, гармонично с ними сотрудничать нет другого выхода как их познавать. Познавая их действие, человек рационально организует свою жизнедеятельность в обществе и осмысленно влияет на мир природы. Таким образом, и человек, и общество достигают свободы, когда сознательно контролируют проявления и влияние объективных законов, преодолевают господства стихийности, авантюризма и волюнтаризма. И все же, успешное решение этих проблем лежит в плоскости прогресса человеческой свободы.

Получается, что прогресс мировой истории с одной стороны это непрерывный процесс роста свободы человека (человечества), который постоянно расширяет возможности взаимодействия и сосуществования с миром. С другой стороны - природный и социальный мир предстает как препятствие развертыванию свободы индивида. Он на каждом историческом этапе, как бы "дозирует" степень свободы человеку, "отпускает" ей свободы столько, сколько она может разумно ее взять и рационально ею воспользоваться (распорядиться). В этом смысле правомерно то, что отдельный индивид никогда не был и не будет абсолютно независимым от природных и общественных условий существования. Его свобода исторически обусловлена объективными и субъективными факторами. В историческом, цивилизационном контексте эта свобода относительна, но для каждой эпохи она является абсолютной (в плане понимания полноты, исчерпаемости в достижении предела возможного).

Чем более развитым, демократическим и открытым является общество, тем больше свободы получает индивид и наоборот. Не преувеличивая роли внешних факторов, не следует забывать и о внутренне личностные. Индивид, благодаря своему уму и таланту, способностям и силе воли, постоянно вынужден доказывать свободу своего "Я", освобождать себя от зависимости природного и социального бытия и таким образом прогрессировать.

Авторитарные и тоталитарные общества враждебно противостоят прогресса человека и его свободе. При таких условиях свобода человека фактически является дозированной и регламентированной в рамках надлежащего и дозволенного. Современные демократические общества обеспечивают надлежащие условия для развертывания свободы индивида. Чем более развитой является личность, тем больше свободы она требует от общества. С другой стороны - свобода коллектива (общности) зависит от свободы каждого человека. Освобождение коллектива, его свобода предполагает и свободу человека.

Как уже говорилось, современные демократические общества и правовые государства достигли значительного прогресса в развитии и утверждении свободы человека (гражданина). Важными шагами в этом направлении является освобождение от эксплуатации человека человеком, где работающий человек получает достойную зарплату, пенсионеры - обеспеченную старость и жизнь, а дети, больные и нетрудоспособные - материальную и финансовую помощь со стороны государства. Социально ориентированные общества, "государства благоденствия" реально утверждают в жизнь принципы гуманизма, социального равенства и социальной справедливости и таким образом работают на гражданина, свободу человека. Они создают не только материальные предпосылки для развития личности, но и положительные возможности для всестороннего развития и выявления его способностей, полному раскрытию своих сущностных сил и человеческих качеств. Только такая личность может рационально усвоить и использовать предоставленные ей обществом возможности, а самое главное - реализовать их в процессе свободной и свободной деятельности.

Контрольные вопросы:

1. В чем прогресс мировой культуры?

2. Проблема направленности истории. Становление идей общественного прогресса.

3. Эволюционное и революционное в развитии общества.

4. Проблема "цены" человеческого прогресса.

5. Есть прогрессивная линия развития доминирующей?

6. Как вы понимаете "человеческое измерение прогресса"?

7. В чем заключается смысл истории человечества?

8. Как вы понимаете выражение: "история человечества как прогресс свободы"?

Темы рефератов:

1. Идея прогресса в историко-философской литературе.

2. Общественный прогресс: понятие, сущность и критерии.

3. Общественный прогресс и проблемы его классификации.

4. История человечества как прогресс свободы.

1. Аббаньяно Н. прогресс больше НЕ означает счастье // Абба-Ньян Н. Мудрость жизни. - СПб, 1996..

2. Булгаков С.Н. Основные проблемы теории прогресса // Булгаков С.Н. Философия хозяйства. - М., 1990.

3. Венда В.Ф. Волны прогресса // Серия "Философия". - 1989. - № 9.

4. Волков А.И. Человеческое измерение прогресса. - М., 1990.

5. Горак Г.И., Яшу к ТИ. Проблема направленности человеческой истории // Философия. Курс лекций. - М., 1993.

6. Гошовский Н.Н., Кудрявый И.Т. Идея прогресса в социальной философии. - М., 1993.

7. Рузавин В.И. Самоорганизация и организация в развитии общества // Вопросы философии. - 1995. - № 8.

8. ТойнбиА. Дж. Исследование истории. - М., 1998. - Т. 1.

9. Чинакова Л.И. Социальный детерминизм. - М., 1986.