Поучения на изречения церковных молитв и песен и символические действия при богослужении. Прибалты едут на Запад работать, а попадают в рабство

Постараемся детально ответить на вопрос: ими же веси судьбами молитва на сайте: сайт - для наших многоуважаемых читателей.

Мнение о том, что театру не место в жизни христианина, а артисты не наследуют Царство Божие, довольно распространено в церковной среде. Однако все чаще мы слышим, как известные актеры и режиссеры рассказывают с экранов телевизоров о собственном опыте обретения веры, о своем участии в церковной жизни. На страницах православных журналов публикуются их интервью, где они живо, интересно и вовсе не по-дилетантски рассуждают о различных проблемах взаимоотношений Церкви и современного общества. Знаем мы и такие случаи, когда актеры оставляют служение искусству, о котором порой мечтали с самого детства, и всецело посвящают себя служению Богу. Наш город тоже знает не одну подобную историю. И сегодня мы беседуем с актрисой театра кукол «Теремок» и одновременно помощницей ризничей Покровского храма Татьяной Бердниковой о том, возможно ли сочетать жизнь в Церкви и игру на театральных подмостках и что в природе актерской профессии рождает подобные сомнения?

Расположенность к актерству во мне проявлялась с раннего детства, я все время что-то показывала, копировала других артистов, с упоением выступала на школьных мероприятиях. И классу к 6-7 пришло осознанное желание получить профессию актера. Я поступила в Саратовскую консерваторию к Александру Семеновичу Чертову на отделение актера театра кукол. Он всегда нас учил, что главное – внутреннее движение. Он говорил: «думай текстом». И я, кстати, совсем недавно это вспомнила, когда молитвенное правило читала: "думай текстом". То есть надо так принять слова молитвы, рожденные в сердце другого человека, чтобы они стали твоими собственными. То есть эту молитву, как у нас говорят, надо внутренне присвоить. И именно от Чертова я впервые услышала притчу о талантах: Бог дал кому-то на 5 копеек, а кому-то на рубль, и каждый должен отработать свое. Вот так в моей жизни все тесно завязывалось еще тогда. Кто бы мог подумать, что какие-то знания оттуда теперь получат иное значение.

- А тогда Вы уже была верующим человеком?

Нет. Я знала, что вроде как есть Бог, но до определенного момента не ставила перед собой вопрос о том, как я отношусь к Его существованию. Это как бы и вовсе меня не касалось. А ведь теперь я вспоминаю, что Господь кротко, осторожно ко мне в сердце все-таки стучался. Когда меня крестили в 12-летнем возрасте, навсегда запомнила только одно: вышли из храма, и я вдруг почувствовала, что сейчас взлечу. Такое внутри было ликование, такой неописуемый восторг - в меня вошел космос. Я, конечно, не понимала, что со мной происходит. А просто я тогда родилась. Потом, в студенческие годы, захотелось мне, ни с того ни с сего, выучить молитву «Отче наш». Выучила и часто повторяла - не то, чтобы молилась, но так мне нравилось произносить эти слова. Чувствовала, что прикасаюсь к чему-то таинственному, неизведанному, но очень желанному.

- А как же все-таки поняли, что существование Бога имеет отношение и к Вам лично?

Вы, как я понимаю, тогда в «Теремке» работали. Диссонанса не возникло: актриса и в храме? Ведь лицедеев, как делающих нечто противное Богу, когда-то даже не хоронили вместе с прочими христианами, и об этом факте любят говорить как в театральной, так и в церковной среде.

Диссонанс был, еще какой! Мучилась ужасно, металась. Не могла понять, действительно ли моя профессии не угодна Богу сама по себе, или просто исторически так складывалось, что театр превращался и до сих пор часто превращается в «школу дьявола», как про него говорил праведный Иоанн Кронштадтский. Одновременно думала: «Ведь я же в детском театре работаю, мы в основном играем спектакли, с добрым, даже христианским наполнением, и все-таки в зрителях нечто доброе и светлое пробуждаем». Хотя, по правде сказать, тогда у меня были и другие роли, спектакли, требовавшие, образно говоря, моей крови. Профессия действительно опасная: ты не сыграешь роль, не создашь образ, пока не начнешь думать, как твой персонаж. Как этого добиться? Надо в себя его принять, впустить. Но если потеряешь бдительность, то можно, погружаясь в этот тонкий мир, туда провалиться, буквально лишиться рассудка. Поэтому я чувствовала, что правильно было бы уйти из профессии.

Здесь-то как раз и возникла ризница… Это было мое первое Причастие, к которому я шла полгода с такими трудностями, думала, что, наверное, совсем я конченый человек, раз Господь меня к Себе не допускает. Причастилась, стою счастливая, и сзади меня кто-то по плечу. Обернулась - Света. Я ее знала со студенческих лет, она училась на отделении драмы на старшем курсе. Помнила, какая она была - актриса до мозга костей, болела за дело, профессией горела до фанатизма… А тут: ушла из театра и шьет церковные облачения. Где-то через пару месяцев я оказалась у нее в гостях, мне было очень интересно, как она живет и чем. За разговорами она достала недошитые поручи и показала мне, даже цвет толком не помню. Но в сердце как электрический разряд ударил, как призыв. Говорю: «Света, научи меня!» И она мне так спокойно: «Бери благословение, научу». Было ощущение абсолютной радости, чуда. Я стала ходить в ризницу Покровского храма, по силе помогать Свете, что-то вроде подмастерья. Постепенно начали и обучение. И мне это дело так полюбилось, тянуло в ризницу до слез. А потом появилась в храме штатная единица помощницы ризничей. Вот я на эту должность и попала, и по сей день здесь. Я ушла тогда из театра, никто из моих знакомых этого не понимал, кто-то крутил пальцем у виска, кто-то объяснял мой поступок якобы профессиональной невостребованностью, что, конечно, ошибочно. Были у меня роли и главные, и заглавные, интересные, драматические, помимо работы с куклами много живого плана. Мне пожаловаться не на что.

- Покинув «Теремок», Вы поддерживали общение с театральным миром?

В храме как раз сменился настоятель, и все завертелось по-новому: другие требования, другой ритм работы. Поэтому изоляция от прежнего круга общения и от какого-либо другого общества получилась вынужденная – времени просто не хватало на все. При этом меня в профессию не тянуло, я не скучала по ролям, по творческому процессу. И не оттого, что была уставшая или с презрением начала к этому относиться, а просто я, видимо, переросла театр. Мне это вдруг стало не так важно. Центр жизни сместился в сторону Церкви и всего, что здесь происходит.

Вы когда шьете, думаете о символике и назначении церковных облачений: набедренник - духовный щит, палица - духовный меч?

Нет, как правило, во время работы больше сосредотачиваешься на технической стороне процесса. Но когда происходит какой-то сбой, вдруг понимаешь, что это не просто какие-то одежды вроде специальной формы. Настоящая брань бывает за этот труд. Причем с этим не только я сталкивалась. Конечно, сама по себе одежда не несет благодати, но у каждой детали существует традиционное символическое значение. Поэтому отношение должно быть однозначно благоговейным.

Во время службы удается абстрагироваться от работы или все равно смотрите, оцениваете, где морщит, где плохо поглажено, где, может быть, некачественно сшито?

Ой, да! Ругаю себя за эти мысли, потому что Господу в момент богослужения нужно совсем другое. Но согласитесь, что в храме не должно быть никакой небрежности, потому что это - дом Божий, и нехорошо, если что-то на службе отвлекает на себя внимание, тем более какой-то изъян во внешнем виде священнослужителя.

- А что тогда помогает сосредоточиться на службе, какие Вы находите для себя «духовные подпорки»?

Я если чувствую, что внимание рассеялось, то стараюсь подумать о том, что в данный момент на богослужении происходит. Потому что хочется поскорее вернуться в это живое общение с Богом, хочется диалога. Вообще у меня есть очень ясное понимание, во что я больше никогда не желаю возвращаться. Есть и новый опыт - опыт церковной жизни, который мне бесконечно дорог. Я боюсь этого лишиться.

- Однако меньше, чем через год, Вы вернулись обратно в театр, почему?

Когда в семье начались финансовые трудности, я стала молиться Матери Божией, чтобы эта ситуация как-то поправилась, или чтобы я смогла смириться и принять ее. И буквально через три дня моих усиленных молитв, вдруг звонят из театра: «Таня, выручай, пожалуйста!». Дело в том, что у них попала в беду актриса, с которой мы работали на одной роли. А ведь я знаю, что такое театральное производство, как сложно кого-то срочно заменить в спектакле. Такого поворота событий я не ожидала. Не знала, как к этому относится, потому, что с одной стороны мое материальное положение могло бы действительно поправиться благодаря этой работе, а с другой стороны я боялась, что на меня начнут давить: возвращайся, мол.

- Не думали, что это просто искушение, проверка на верность?

Думала. Пошла к тогдашнему ключарю, игумену Викентию: «Вы знаете, что я бывшая актриса?» - «Ну, бывших актрис не бывает»,- ответил он мне, шутя. Я стала объяснять ему ситуацию, но он меня даже не дослушал, благословил. Тем ни менее я долго не могла успокоиться, сомневалась. Даже другой наш батюшка, увидев мои метания, отругал меня: «К тебе люди обратились за помощью, иди!». Возвращаться было трудно, никакой радости я не испытывала. Даже стала немного унывать, чувствуя себя исторгнутой с брачного пира за неподобающую невечернюю одежду. Ты, мол, артистка, туда и иди. А в этой своей прежней среде я была уже немного чужая, и сожалела, что согласилась. Но потом задумалась, а не ропщу ли я этим на Господа, будто Он здесь совсем ни при чем? Теперь я это вижу, что если бы я не вернулась в театр, то с некоторыми людьми возможно бы никогда не смогла выправить отношения, в себе бы не смогла что-то выправить. Вижу и то, как можно преодолеть опасности актерской внутренней работы над ролью, о которых говорила выше. Имея пусть самый маленький опыт молитвы, опыт иного труда души, я уже намного точнее чувствую, где ей угрожает опасность, и через что она может получить повреждение. И также знаю, у Кого искать защиты и помощи. А потом, я считаю, надо ко всему относиться, как к заданию от Бога. Важно не сколько ролей и как ты сыграл, а что ты принес ими другим. Ведь на самом деле грех актера в том, что он транслирует, что сеет. Чем роль наполнишь, то и отдашь зрителю: от избытка сердца говорят уста. А лицедействовать можно, даже посещая храм.

- Кстати, как здесь отнеслись к Вашему возвращению в прежнюю профессию и как Вас приняли в театре?

В театре хоть и случается иногда какое-то нездоровое любопытство, шушукание за спиной, подколки, провокационные вопросы, но в целом это прошло. Мои коллеги относятся ко мне с уважением. И я стараюсь быть максимально искренней и открытой, чтобы они чувствовали, что моя вера не мешает быть для них близкой, несмотря на перемены, которые во мне произошли. А в церковной среде были моменты непонимания, что-то вроде: «А-а, так ты актриса?! То есть, стало быть, спасаться не хочешь?! Ясно!». Но я стараюсь ко всему относиться, как к духовной школе.

У Вас никогда не возникало желания совсем оставить работу в Церкви и приходить в храм только на богослужения, чтобы меньше замечать какие-то несовершенства?

Действительно проще пытаться ничего не видеть, не знать. Но это - утопия, и путь в никуда, так, наверное, не научишься любви. А потом, когда у меня выдается много работы в театре, я, что называется, познаю в сравнении, понимаю: без ризницы не смогу. По театру не скучаю, а по ризнице - да. И еще сейчас вспомнилось изречение митрополита Алмаатинского и Казахстанского Иосифа (Чернова): «Паук извлекает яд из цветка, дающего пчеле мед. Из цветка исходит яд и мед, смотря, кто будет брать…». Все зависит от того, на что ты направлен, надо все-таки свое внутреннее око выправлять. Ведь если Церковь - это лечебница духовная, то странно искать здесь здоровых. А перед Христом все равнозначны, Он для нас Один и Тот же, Чаша со Святыми Дарами - одна для всех и условие спасения одно - любите друг друга.

Вы производите впечатление человека, чья жизнь по-настоящему наполнена. Наверное, такую наполненность дает радость встречи с Богом. Но вот создать семью Вам пока не удается. Это как-то с верой связано? Ведь иногда людей просто пугает сугубая религиозность, невозможность свободных, как сейчас принято говорить, отношений.

У меня как-то не очень складывалось еще до прихода в храм. Сначала внимание полностью забирала профессия, потом последовала череда предательств, а когда я уже нашла человека, с которым была готова создать семью и прожить с ним всю жизнь, он погиб. Может быть, это все промыслительно, и мне просто надо жить именно так, одной - таков мой путь, и я его заслужила. Конечно, иногда не хватает понимающего и надежного друга сердца - стены, опоры, что естественно - это мы из них вышли. Вот женщина и ищет свое изначальное место в «реберном ряду». Но я не прошу у Бога этого. А что Он Сам мне уготовит. Лишь бы помог со смирением это принять и всё пройти. Мое главное желание: только спаси, имиже веси судьбами.

скрыть способы оплаты

скрыть способы оплаты

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru

• В воскресенье - православный календарь на предстоящую неделю.
• Новые книги издательства Сретенского монастыря.
• Специальная рассылка к большим праздникам.

Ими же веси судьбами. часть первая

В памяти остался отцовский колючий джемпер, к которому я прижималась мокрой от слез щекой:

– Не забывай меня, Ксюша…

Легкая, почти невесомая ладонь скользила по моим волосам. В коридоре стоял чемодан с вещами.

Еще из ранних воспоминаний у меня остались бурные сцены, которые устраивала мама отцу. Она рыдала на всю квартиру, заламывала трагически руки, падала в обморок. Не хватало только пыльных театральных кулис и аплодисментов зрителей – ее актерский дар предназначался только домашним. В такие минуты отец уходил на кухню и молча сидел там, опустив голову.

Однажды он сбежал от скандала, хлопнув дверью так, что зазвенела люстра в прихожей. Мать бросилась следом. Она торопливо шагала за отцом по улице в домашних тапочках и оскорбляла его. Отец не оборачивался, делая вид, что грубости, летящие в спину, не относятся к нему. Прохожие останавливались и удивленно смотрели на родителей. Мать сняла с ногу правую тапку и запустила в отца. Тот не остановился. Тогда она бросила левую и попала ему в затылок. Отец замер, осознавая, что на всей земле нет уголка, где бы он мог укрыться, и, ссутулившись, направился домой. Мать победила.

Я тоже принимала посильное участие в семейных дрязгах. Обычно я садилась на пол, стучала по нему кулаками и кричала громко, на одной ноте:

Мать вспыхивала, на щеках проступали красные пятна:

– Наташа, хоть дочь пощади, – взмаливался отец.

– Хватит выть! – это уже мне. – Рот зашью!

Я умолкала и забиралась под рояль в большой комнате. Мы сидели там с рыжим плюшевым медвежонком и тихо ссорились. Он не слушался меня, капризничал и пищал.

– Замолчи! – говорила я игрушке. – Хватит выть, рот зашью.

Медвежонок умолкал и испуганно таращил на меня пластмассовые глаза.

В доме, сколько себя помню, была очень напряженная атмосфера. Отец и мать сидели по разным комнатам, но даже через стену каждый чувствовал неприязнь другого.

Потом и во все настало время, когда родители уже не могли находиться в одной квартире. Едва отец приходил с работы, мать тут же собиралась к подруге.

Когда дверь захлопывалась, отец открывал форточки в доме, словно хотел выветривать неразразившуюся грозу, и подмигивал мне:

Чаще всего мы просто устраивали возню на полу. Отец щекотал мне пятки, я дрыгала ногами, уворачивалась и хохотала так, что было слышно на лестничной клетке.

На ужин отец готовил картофельное пюре и варил сосиски. Для меня он выкладывал на тарелке забавные картофельные рожицы, кружки сосиски были глазами и носом, томатной пастой отец рисовал рот и брови. Рожица улыбалась мне, я улыбалась рожице.

Но иногда отец не хотел со мной играть. Он ходил по комнате, обхватив локти, как будто его знобило. Он думал о своем, взрослом, и я не смела мешать. Мы с медвежонком забирались в домик под роялем и грустили.

Наконец отец садился к инструменту. Мне были видны его руки, покойно сложенные на коленях в ожидании музыки. Потом руки взлетали, и в следующую секунду рояль над моей головой гудел всей утробой.

То, что играл отец, было трудно назвать музыкой в привычном понимании этого слова. Это был ритм: жесткий, гипнотический, напряженный, будто древние скальные породы сдвинулись со своих мест, столкнулись, и мир залила кипящая лава. Все вокруг меня приходило в движение. Я зажимала уши ладонями, чтобы не оглохнуть. Отец пугал меня своей игрой. Трудно было ожидать от худого, сутулившего человека такой мощи, напора, энергии. Когда отец вытаскивал меня из-под рояля и на руках нес в постель, я всматривалась в его глаза, пытаясь разглядеть в них человека, способного играть такую сильную и страшную музыку.

Отец мой был пианистом, и, как говорили гости нашего дома, весьма талантливым. Но что-то не сложилось в его творческой карьере сразу после окончания консерватории. Я слышал о некоей «комсомольской истории», которая «погубила будущее» отца. Наверное, в ней и крылась разгадка охлаждения чувств со стороны матери: хотела быть женой перспективного пианиста, стала, по ее словам, женой изгоя.

Работал в ту пору отец, несмотря на блестящее образование, преподавателем в музыкальной школе. Впрочем, на судьбу не жаловался и себя не жалел.

Он пробовал учить меня музыке, разглядев какие-то способности, но мать быстро оборвала наши занятия.

– Не морочь ребенку голову, – выговаривала она. – На жизнь музыкой не заработаешь.

Без отца дом для меня стал пустым, как подворотня старого дома, где гуляют беспризорные сквозняки. Онемевший стоял в зале маленький, кабинетный рояль, укрытый льняным чехлом.

Когда мама уходила по делам, я часто открывала запретный рояль, снимала тонкое сукно и трогала твердые, цвета слоновой кости клавиши. Они отзывались гулко и тоскливо.

Потом приехали грузчики, немного пьяные и разбитные, подхватили рояль и унесли его куда-то. В новый дом отца. Но где был этот дом – я не знала.

Пустой угол занял обеденный стол. Мать постелила на него небрежно выглаженную скатерть, полюбовалась, сложив руки под грудью:

Вечерами мать с подругой, тетей Ниной, сидели на кухне, курили и обсуждали развод.

– Какой подлец! Какой подлец! – восклицала мать. – Я же только хотела его попугать, а он и в самом деле ушел!

– Плюнь, – утешала тетя Нина. – Куда он денется? Приползет еще. Только не будь дурой, не пускай. Дверь перед мордой захлопни. Будет знать, как уходить…

– А если не вернется? – пугалась мать. – Кому я нужна? О, Господи, дура, дура, зачем я рожала! Кто возьмет женщину с довеском?!

Довесок, то есть я, сидел в эти минуты на полу ванной комнаты, открыв дверь, чтобы лучше слышать кухонный разговор, и выковыривал глаза медвежонку. Он страдал глазной болезнью, я должна была вылечить его, но для начала требовалось медвежонка ослепить. Еще у меня были две куклы, которым я проводила операции, взрезая резиновые животы украденным с кухни тесаком для мяса. Мать как-то обнаружила мою скромную больницу и была потрясена детской жестокостью:

– Боже! Это же не ребенок… это же… это же…

Мне кажется сейчас, что мои странные игры были вызваны не жестокостью, а некоторым недостатком воображения. Я не могла играть понарошку. Для меня также не существовало сказок, куличиков из песка и Деда Мороза. Я играла «по-настоящему».

Был случай, когда я стащила у тети Нины, подрабатывавшей уколами, шприц, чтобы лечить кукол. Пропажа обнаружилась сразу, я даже не успела погнуть иголку. Впервые в жизни меня жестоко выпороли влажным полотенцем, скрученным жгутом.

– Воровка! Воровка! – кричала мать.

Она нарочно кричала громко, чтобы я знала – соседи все слышат. Наверное, с того времени во мне поселился страх – не страх быть уличенной, а страх позора и страх стыда. И, наверное, тогда же я поняла, что лучшая защита – это нападение. Но я была еще мала, чтобы на кого-то нападать.

Вскоре в доме появился дядя Игорь: большой, вальяжный, холеный. Ладони у него были почему-то всегда влажными, и я брезговала брать из его рук конфеты.

И мать, которая недавно кляла отца за погубленную молодость, переменилась: громко ненатурально смеялась, надевала самые яркие платья, щедро душилась. Она хотела быть непременно счастливой. Назло отцу.

В первый класс меня вели за руки мать и дядя Игорь. Я искала глазами в толпе отца и не находила его. А он был. Прятался за деревом, потому что мать категорически запретила ему видеться со мной.

– Я начала жизнь с чистого листа, не мешай мне!

И отец не мешал. Он был очень деликатным человеком.

Дядя Игорь увез нас в другой город. Пошел на повышение, и решил забрать нас с собой. Вернее, он хотел забрать с собой только мать, но меня некому было оставить – только отцу. А мама этого не хотела. И меня забрали.

Дядя Игорь был красив. Сейчас мне вспоминается его тяжелое чисто выбритое лицо, очень мужественное, прямой нос с изящным вырезом ноздрей, крупные темные от тока крови губы, которыми он касался щеки моей матери.

Дядя Игорь ходил по нашей квартирке хозяином. Он пользовался забытым отцом кремом для бритья и не чувствовал в том никакого неудобства.

Каждое утро, когда мать будила меня в детский сад, дядя Игорь уже сидел за кухонным столом и завтракал. Я видела его тщательно пережевывавшие пищу челюсти, и мне становилось страшно, будто я воочию увидела людоеда из сказки.

Со мной дядя Игорь разговаривал приторным фальшивым голосом и присюсюкивал:

– Ну, моя масенькая деточка, как мы сегодня себя сюствуем?

Я отмалчивалась, только смотрела на него зло, исподлобья.

Я слышала, как он жаловался моей матери:

– Мне кажется, она вот-вот набросится на меня и глотку перегрызет!

Однажды терпение мое иссякло, и на традиционный утренний вопрос я ответила, глядя в зеленоватые, будто заплесневевшие глаза отчима:

– Вот отец вернется, он тебе всю морду в кровь разобьет!

Дядя Игорь булькнул, лицо его пошло красными пятнами, пальцы сжались в кулаки:

– Ах ты, тварь неблагодарная! Наталья, Наталья, ты слышала, что провыл твой щенок?

Меня снова пороли. На этот раз дядя Игорь, собственноручно, по-мужски, ремнем.

После порки меня отправили в свою комнату, заявив, что покуда я не попрошу прощения, меня из нее не выпустят.

Вечер я провела лежа на кровати, рыдая в голос, не жалея связок.

Мать сновала по коридору, не смея открыть дверь в комнату, не смея пожалеть меня. За стенкой подчеркнуто громко работал купленный на днях цветной телевизор. Дядя Игорь смотрел какую-то передачу.

Мне помнится, как в тот вечер я мечтала, что в квартиру вдруг войдет отец, такой сильный, такой смелый и вышвырнет самозванца вон. Я представляла это так отчетливо, что стала рыдать тише, боясь пропустить звука открывающей двери.

Но время шло, отец не спешил на помощь, и в усталом ожидании я, наконец, уснула. Ночь прошла беспокойно, первое в жизни разочарование не оставляло меня в покое даже во сне. Меня предали. Меня не спасли.

Наверное, именно тогда я поняла, что отец уже не вернется. Никогда.

Время шло. И с каждым днем проступало все отчетливее: второй брак моей матери не сложился. Скоро в доме стала биться посуда, по утрам на кухне шли горячие перебранки. Дядя Игорь укорял мать в легкомыслии, безответственности, лени, в неумении вести домашнее хозяйство. Она и в самом деле была плохой хозяйкой.

Поймав журавля, мать решила, что это навсегда. А журавль однажды захлопал крыльями и улетел в родные края. Его позвала первая жена, и вторая оказалась «ошибкой». Тем более там подрастал родной сын, а тут – чужая дочь.

И мы остались одни.

Вначале мать бодрилась. Она почему-то была уверена, что ей достаточно только набрать отцовский номер телефона, и бывший муж, услышав ее голос, все забудет и простит.

Но мама опоздала. На другом конце провода ответила женщина. Отец не стал тратить годы в ожидании того, что мать остепенится. Он нашел свою половинку и стал счастливым. А мать – окончательно несчастной.

Несколько месяцев шла битва за квартиру. Дядя Игорь искал варианты размена, мать валялась у него в ногах, умоляя оставить квартиру ей, как когда-то сделал отец. Но размен состоялся, мы переехали в однокомнатную квартиру, и мать отселила меня на кухню. Кушетку мою продали, взамен купили раскладушку. Квартира была голой. Уехав, дядя Игорь забрал с собой даже разделочные доски.

Я помню тяжелые мучительные слезы матери по ночам. Я слышала, как она скрипела зубами и грызла подушку в бессильной злобе на весь мир и на свою непутевую жизнь. Сердце мое сжималось в крохотный болевой комок. Но чем я могла помочь матери?

Трудно вспомнить, в какой момент она начала выпивать. Но происходило это все чаще и чаще. В нашей квартирке стали появляться незнакомые мужчины. Мать отправляла меня гулять, и я шаталась до темноты по двору.

Росла я полной оторвой. Подружек у меня не было (ни одна нормальная мать не позволяла своей дочке дружить со мной), зато друзей – сколько угодно. Я легко перенимала пацанячьи привычки, выучилась смолить бычки, харкать сквозь щель в передних зубах, ходить в развалку, и жестоко драться.

Дома меня никто не ждал. Иногда мать спохватывалась, что меня нужно как-то воспитывать, но единственным методом была только порка, но справиться со мной уже было сложнее – я подросла и стала сопротивляться. Всякий раз я вырывалась из рук матери, пробовала кусаться и при первой же возможности сбегала на улицу.

Еще помню сильное – до головокружения – чувство голода. Дома с едой было туго. Мать нигде не задерживалась дольше месяца, до первой получки. Потом уходила в запой, и ее выкидывали на улицу. Она уже не была красивой, напротив – сильно смахивала на ведьму, и я даже врала друзьям, что мать может наводить порчу. Мальчишки не верили, но на всякий случай опасались.

В доме периодически появлялся участковый. Проводил с матерью воспитательные беседы, укорял, увещевал, пугал, что ее лишат родительских прав. Мать затихала на время, а потом все возвращалось на круги своя.

Соседи, возмущенные моими мальчишескими выходками, сначала пробовали жаловаться матери, а потом махнули рукой. Все, кроме одной – бабы Нюси. Я до жути боялась этой нестарой еще женщины, сухой, как сучок на дереве, но крепкой, с грозным и властным взглядом. Однажды она подловила меня с бычком в зубах, ухватила за ухо неожиданно сильными пальцами и стала выворачивать его так, что я взвыла от боли:

– Это кто ж тебя к такой гадости приучил? Еще раз увижу – не то сделаю!

Я отомстила ей, налив на половик перед дверью валерьянки…

Кто бы мог подумать, что вскоре именно баба Нюся станет для меня дорогим и близким человеком!

На дворе тогда стояли теплые апрельские денечки, лужи высохли, и кое-где проклюнулась первая трава. В классе обсуждали достойных стать пионерами. Разумеется, я тоже хотела быть пионером – ходить с красным галстуком, петь песни, вскидывать руку в салюте. Ну, конечно, я подозревала, что красного галстука мне не видать, как своих ушей, с «неудами» по поведению и прогулами. Но какая-то робкая надежда все же теплилась.

– Ксения Яснова! – назвала наконец меня классная, и я, покраснев от волнения, встала.

Классная окинула меня взглядом с головы до пят, сложила лицо в скорбную гримасу:

– Конечно, тут и говорить нечего. Но, думаю, ребята, что если мы прямо в лицо объясним Ксении недостатки ее поведения, может быть, она задумается и попробует все же исправиться.

Первой руку вскинула командир нашего октябрятского отряда Леночка Панова. Как положено, круглая отличница, мама – парторг какого-то заводского цеха. Где-то она теперь, эта Леночка с тугими косичками?

– Я считаю, что Ксения Яснова недостойна звания пионера, – зачастила Леночка. Наверное, свою речь заранее приготовила. – Своим неудовлетворительным поведением и двойками она тянет наш класс на последнее место. Ведет себя как мальчик, хотя она девочка! На прошлой неделе ее видели с сигаретой возле школы. А ведь мы на прошлом классном часе говорили о вреде табакокурения, и если бы Яснова пришла на этот классный час, то бросила бы пагубную привычку. Но ее не было. И вчера она прогуляла математику. А два дня назад она надерзила нашему классному руководителю. Ребята, давайте проголосуем, кто против того, чтобы Яснова стала пионеркой?

Я, с трудом сдерживая слезы:

– Раньше надо было думать, – категорично заявила Леночка.

– Какая она пионерка? У нее мать алкоголичка!

Это был Костя Названов. Помню, как одним прыжком со своего места я дотянулась до Костиного лица и вцепилась в него ногтями. Девчонки подняли визг, перепуганная классная бросилась разнимать нас.

В итоге вместо пионеров я оказалась в директорском кабинете, где Матвей Иванович, сложив по-бабьи крупные пухлые руки на животе, сказал классной:

– Пора ставить вопрос об исключении Ясновой из школы. Ксения, чтобы завтра твоя мать была здесь!

После директорского кабинета я устроила засаду на Названова. Подкараулила его в пустом проулке, набросилась с кошачьей яростью, била стареньким портфелем по голове, пыталась укусить. Дрались мы молча, только тяжело сопели. Противник превосходи меня силой, но я была злее и в уличных драках опытнее. Мне удалось дотянуться до носа противника, всадить в него кулак и потом, уже ослепленного болью, пинать ногами до изнеможения. В конце концов, окровавленный Костя отступил. Отомщенная, я поковыляла домой с рассаженными об асфальт коленками, в разорванных колготках и слезами на глазах. Я могла бы убить его, но что это могло изменить? Моя мать, моя бедная несчастная мама – алкоголичка. Мой отец, мой горячо любимый отец, нас предал… Я беззвучно плакала.

Домой не пошла. Забралась в голые еще кусты сирени, росшие под окном первого этажа, и зарыдала в голос, отчаявшаяся и раздавленная.

Вот тут до меня и добралась баба Нюся.

– Чего рыдаешь, кошка драная?

– А не пошли бы вы…, – жалобно ответила я.

– Ишь, как со взрослыми разговаривает…

Тут я прибавила слез: только это вреднющей тетки мне и не хватало!

– Ну-ну, полно орать на весь двор, – вдруг смягчилась баба Нюся. – Случилось что?

А такое… Ну-ка, пойдем.

Властной рукой баба Нюся вытащила меня из кустов и повела домой. Сначала заставила умыться и даже с мылом, проверила, чистые ли ногти. Потом пустила на кухню пить чай.

– Ну, что за беда, выкладывай…

Вместо чая я опять расплакалась и рассказала, что натворила за последний день. Баба Нюся слушала и только головой качала. Глаза ее становились все строже и строже.

– Ладно, хватит на сегодня. Подумать мне надо. Пока буду думать, иди-ка ты в ванную, помойся хоть по-человечески, а то воняешь, будто с помойки достали.

В ванной я просидела добрый час. Было горячо. Я как-то быстро разомлела, успокоилась и почти задремала. Потом баба Нюся заставила меня стирать свои вещи, и я послушно неумелыми руками елозила трусами и колготками по ребристой стиральной доске. После ванной, закутанная в выгоревший от времени ситцевый халат, с разрисованными зеленкой коленками, я хлебала золотистый от жира борщ из огромной тарелки. Я почти забыла, что это такое – домашний очаг, и была готова на любые подвиги, лишь бы меня не гнали.

Баба Нюся тем временем ходила к моей матери. О чем они говорили, не знаю, но соседка вернулась в раздражении:

– Экая! Ребенок пропадает, а ей хоть бы хны…

На улицу мне идти был не в чем: моя одежда сохла на батарее. Баба Нюся усадила меня за уроки тут же на кухне, сама пристроилась рядом с вязанием в руках.

– Вслух все читай и решай! – предупредила она.

Возилась с заданиями я долго. Отвлекалась за окно, где гоняли хромоногую собаку мои друзья-приятели. Баба Нюся тогда отрывалась от спиц и смотрела на меня поверх очков:

– Не дури, девка. Учись.

Вечером, в сумерках, жарили картошку с луком, морковкой и чесноком. Баба Нюся оставила меня ночевать, уложив на полу. Заснуть я никак не могла, крутилась на новом месте.

– Чего не спишь? – спросила, наконец, соседка.

– А что мне завтра делать?

– Ничего. Придешь в школу, как ни в чем не бывало, будешь тише воды и ниже травы. Задуришь – ко мне больше не подходи. Обижусь.

Обижать бабу Нюсю мне было страшно. Успокоенная, я уснула под мерное тиканье будильника над моей головой.

Утром баба Нюся пошла со мной в школу. Перед директорским кабинетом сморщила лицо в улыбке: мол, ничего не бойся. И вошла.

– Где мать? – спросила меня классная.

– Бабушка вместо нее пришла, – вяло ответила я.

Названов сидел на своем месте с разрисованной йодом щекой и шишкой на лбу. Исподтишка показал мне кулак. Я в ответ высунула язык.

В животе у меня что-то ныло от тревоги. Как там баба Нюся? Чем она мне поможет? Вот сейчас откроется дверь, и меня вместе с портфелем выкинут на улицу. Стыд-то какой – при всех. Будут в меня пальцем тыкать и смеяться за спиной.

Но уроки шли, а меня никто не выкидывал. Классная после первого же урока быстро зацокала к директорскому кабинету, вернулась оттуда взвинченная и вызвала меня к доске. Если бы не упорство бабы Нюси, с которым она допрашивала меня на предмет прочитанного куска из «Тимура и его команды», я получила бы жирную пару. Но классной было жалко ставить мне пятерку. Да и четверку она выводила мне нехотя, с кислой миной. И все же победа осталась за мной.

Ликующая, после школы я побежала первым делом к соседке.

– Явилась – не запылилась? Ну, садись, ешь.

Уминала я вчерашний борщ за обе щеки, попутно рассказывала о своей четверке, первой за очень долгое время. Баба Нюся слушала внимательно, кивала головой. О чем она говорила директору – умолчала. Сказала только:

– Я за тебя добрым именем своим поручилась. Смотри, не подведи.

Уроки я снова делала у бабуни. Ночевала дома.

С тех пор жизнь поделилась на две части. Каждый день, если баба Нюся не дежурила в больнице, я торчала у нее в гостях. К матери ходила только ночевать. До окончательного переезда к бабуне оставались считанные недели.

Как-то летом в разгар каникул бабуня на неделю уехала к подруге в соседний городок. В ее отсутствие я моталась по улицам. Мать по-прежнему пила. Было голодно.

Однажды, проснувшись рано утром с сосущей пустотой в желудке, я по давнишней привычке полезла по карманам материной куртки в поисках мелочевки. За этим занятием меня и застали. Впервые. Мать еще не протрезвела после ночной пьянки, покачивалась, но за волосы схватила меня крепко и с размаху стукнула головой о стену:

Я начала вырываться, но мать перехватывала меня за руки, плечи, лицо. Обломанные ногти ее оставляли красные кровоточащие царапины. Я отбивалась молча, но еще пару раз меня все-таки приложили головой к стенке.

И вот тут в квартиру, пинком открыв дверь, вошла так вовремя приехавшая баба Нюся. Она каким-то чудом отцепила от меня мать, отшвырнула в угол, пригрозила:

– Ты чего ребенка мучишь?! Сейчас милицию вызову! Закатают на пятнадцать суток – мало не покажется!

Мать как-то сразу обессилела, перестала размахивать руками и только тяжело дышала.

– Пошли, – баба Нюся ухватила меня за руку и потащила к себе.

Вечером она забрала к себе мою старенькую раскладушку, побрезговав подушкой и одеялом:

– Еще вши заведутся…

Счастью моему не было придела.

Я уже привыкла к ее чистой комнате с ткаными половичками, старыми часами с кукушкой и тяжелыми гирьками, лакированным комодом, на котором стояла бумажная иконка Богородицы и всегда лежала пара просфор. Бабуня была верующая.

– Это все война, – вздыхала бабуня. – Только чудо могло меня спасти…

В девятилетнем возрасте она пережила ленинградскую блокаду. Где-то там, на питерских кладбищах, покоятся ее мать и старшие сестры.

– Вот ты жалуешься – мать пьет, – иногда говорила бабуня. – Думаешь, это горе. Нет, Ксюша, это не горе. Горе – когда близких хоронишь. А я даже и не хоронила. Мать ушла – не вернулась. Сестры пошли карточки отоваривать – не вернулись. И я бы не выжила, если б меня на улице случайно труповозка не подобрала. Думали, мертвая. А я очнулась. И дядька-шофер меня пожалел – отвез в приют, а оттуда на Большую землю. А мог бы бросить на улице – кто я ему? И чего я в блокаду насмотрелась – тебе лучше и не знать. Хотела бы забыть, а ночами все просыпаюсь от голода. Как тут забудешь?

Работала бабуня постовой медсестрой в реанимации: сутки через двое. Работу свою любила, за каждого больного переживала. Знаю, что потихоньку от врачей она поила больных крещенской водой и смазывала освященным маслицем. И многие безнадежные, в самом деле, возвращались к жизни. Над бабуниными «суевериями» я сначала посмеивалась. Потом шуточки мои сошли на «нет».

– Ерунда, думаешь? – сердилась бабуня. – Многие так думают, пока не придет время умирать. И вот тут людей такой страх охватывает, что готовы и креститься, и причаститься, да только кто к ним попа в реанимацию пустит? Над иным плачу: прибери же его, Господи, не мучай. А другой вздохнет, как ребенок, – и полетела душа прямо в рай. Чем дольше живу, тем сильнее верю: нет, смерть – это не конец… А если не конец, то здесь жить надо по-человечески, по заповедям.

Бабу Нюсю уважали соседи и знакомые. За помощью к ней часто обращались даже незнакомые люди: сделать укол, свести с хорошим врачом, посоветовать насчет лекарств, подежурить у постели больного, обмыть покойника.

Отказа никому не было. И денег за свой труд бабуня не брала:

– Какая же это помощь – за деньги?

– Зачем ты им помогаешь? – иногда возмущалась я. – Вон пришла коза, она за твоей спиной гадости о тебе рассказывает, небылицы плетет.

– Тебе-то что? Не с тебя спрос, не с меня – с нее, – отмахивалась бабуня. – Чтобы с кого-то спрашивать, надо иметь на это право. А у тебя какое право? Вон, полная раковина грязной посуды. Помой, а потом суди.

Иногда мы ссорились, и я грозилась вернуться к матери.

Ступай, – махала рукой бабуня. – Ступай! Только обратно не пущу.

Угрозы ее, однако, меня не пугали, ибо бабуня, несмотря на внешнюю суровость, была человеком добрым. Добрым – а не добреньким.

– Потакать – человеку вредить, – говорила бабуня. – Различать надо, где пожалеть, а где накричать, чтобы толк был.

Свободные вечера бабуня тратила на вязание, реже – на шитье. Увлекшись рукоделием, под мерный стук железных спиц обычно она начинала мурлыкать себе под нос какую-нибудь песню.

– Погромче, бабунь, – просила я из-за учебника.

– Что я тебе, Алла Пугачева? – хмыкала бабуня. Но через несколько минут с удовольствием запевала – сначала тихонько, потом, увлекшись, в голос:

Клее-он ты мой опа-а-авший,

Что стоишь, согну-у-увшись,

Песен бабуня знала так много, что почти никогда не повторялась, и были они или народные, или послевоенные, редко – романсы.

Вечером, когда я укладывалась спать, наступало особенное время – бабуня вычитывала положенное правило, вполголоса, нараспев, с ударением на самые важные, по ее мнению, слова. Это было ее общение с Всевышним – строгое, без фамильярности.

Иное – с Богородицей. Ей, закрыв молитвослов, бабуня оставляла все жалобы, просьбы, волнения. Обстоятельно, как зримой собеседнице, она рассказывала все подробности минувшего дня, все дурное и хорошее.

– Это ничего, что он пьющий, – объясняла бабуня Пресвятой о пациенте, который едва не отправился на тот свет. – Пьянство, конечно, грех. Но его грех от слабости, а не от ума, не от гордыни. Жизнь тяжелая, никто не любит, вот он и пьет. Пьет – а ведь тоже тварь Божья. Ты уж походатайствуй перед Сыном, чтобы выздоровел, чтобы покаяться успел. Ты видела? Он, когда очнулся, заплакал. Умирать боится. Рано ему. Не готов. Умоли.

Просила о моей матери:

– Исцели души ея болезнь…

– Управь, ими же веси судьбами…

«Ими же веси» звучало таинственно и сладко. Иной раз не засыпала до тех пор, пока бабуня не прочитывала эту молитву.

Я порой завидовала бабуне, для которой на свете существуют какой-то Бог, строгий, мудрый и справедливый, и какая-то Пресвятая Дева, милосердная и ласковая. Бабуне всегда было к кому обратиться за советом и утешением. О, если бы я могла поверить в них, несуществующих на самом деле!

– Бабуня, а что это такое – «ими же веси судьбами»? – спросила я как-то, измученная догадками.

– Ой, Ксюша, если это с церковнославянского перевести – на три страницы мелкого текста. И все примерно.

– Ну, объясни, как можешь!

– Скажем, судьбами других людей.

– Ну! Объяснила… Нет, ты поподробней. Я пойму, я не маленькая…

Бабуня долго молчала, жевала губами, вздыхала.

– Я по себе скажу, – заговорила, наконец. – Я, Ксюша, долго мучилась: почему из всей семьи одна в живых осталась. Должна была помереть. От голода или от холода. Или съели бы меня. Или бы жажда с ума свела. Я ведь тогда на улицу умирать пошла … Сил не было. Думала: замерзну, как усну, не больно, не самоубийство, греха не будет. А вышло как? Подобрали… Почему тот водитель возле меня остановился? Почему не бросил? Выходит, чужая судьба меня спасла. Ими же веси – Господь управил. Думала по молодости, что живу, чтобы род продолжить, чтобы детки – да все на мать мою похожи. Промахнулась. Ни детей, ни мужа. Потом встретила как-то батюшку, умный был человек, упокой его душу, Господи. Говорит: ступай в медсестры. Сама спаслась – других спасть будешь. Будешь их «ими же веси». А сейчас, выходит, из-за тебя жить осталась. Чтобы тебя приютить. Выходит, я твое «ими же веси судьбами», а ты – мое… У Бога все судьбы – как ниточки, меж собой узелками завязаны. С одними людьми – на час, с другими – до смерти. Никого случайного. Никого. Одна судьбу другую спасает… Вырастешь – поймешь.

– Я поняла, поняла…

– Спи давай, говорунья, нашла себе богослова…

И только тиканье часов, ровное, как пульс.

Так и жили: старая да малая.

Но все хорошее когда-нибудь кончается. Пришла пора повзрослеть и нюхнуть взрослой жизни. Мне исполнилось двенадцать лет…

…Мартовским утром я нашла мать на полу комнаты с кровоподтеком на виске. Возможно, ее убил кто-то из собутыльников, возможно, это был несчастный случай.

Помню, как я потрогала маму за ногу. Нога была холодной. Икнув от страха, я попятилась из комнаты в коридор, оттуда на лестничную клетку, боясь повернуться спиной к мертвой матери, позвонила в дверь бабуни, едва нашарив нетвердой рукой кнопку звонка.

– Ксюша? Что случилось? – бабуня испугалась выражения моего лица.

Я что-то промычала, пытаясь отлепить пересохший язык от гортани. Попробовала выговорить «мама умерла», но это у меня не получилось. Перед глазами заплясали разноцветные круги, лицо бабуни поплыло куда-то, и я рухнула на четвереньки…

…Отец приехал на другой день после похорон матери. Я сидела на кухне бабы Нюси, когда в дверь позвонили, и на пороге квартиры появился мой отец, с поредевшими висками, осунувшийся, чужой. В руках держал чемодан, тот самый, с которым ушел от нас.

– Здравствуй, Ксюша, – волнуясь, сказал отец.

Ночевали мы у бабы Нюси.

Отец зашел в нашу квартиру, спросил, что из вещей я бы хотела взять. Но брать было нечего, кроме моих документов и старых фотографий.

Вечером отец с бабой Нюсей о чем-то очень долго разговаривали на кухне. Все, что я услышала под кухонной дверью, относилось ко мне.

– Трудно отдавать ее вам, Михаил Владимирович. У вас жена молодая, своих нарожаете, вся любовь им достанется. А кто ее любить будет?

– Таня – хороший человек, пригреет и приласкает дочь. Я думаю, поладят…

– А если нет? Она такого лиха хлебнула – мало не покажется. Ей любовь нужна. Настоящая любовь, материнская. Мачеха – она и есть мачеха… Да и вы хороши, бросили девчонку на произвол судьбы. Хоть бы раз поинтересовались как она, что с ней, жива ли, сыта ли?

– Да ведь Наташа против была. Вон куда забралась, лишь бы я дочь не видел.

Отец тяжело вздохнул. Долго думал. Бабуня не спускала с его лица пристального взгляда.

– Виноват я перед дочерью, ваша правда. Слаб. Надо было на своем настоять, а я не смог. Но еще можно все исправить… Знаете, как говорят: в жизни непоправима только смерть…

– Только смерть? – покачала головой бабуня. – Ну, исправьте дочери детство! А? Не выйдет ведь… Всего у нее в душе уже намешано, самой с этим не справиться. А девочка-то хорошая, со светлой головой. Сердечко доброе, хоть норовит, как кошка когти выпустить. И нельзя ее винить. Не ее вина. При других обстоятельствах она бы светилась, да какой же тут свет, когда никому не нужна? Вы поймите, она ведь обиду на вас таит, Михаил Владимирович. И на вас, и на жену вашу. Долго будете к ней ключ подбирать. А если сил не хватит?

– Хватит, – твердо сказал отец.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!

Сегодняшний воскресный день называется Неделей о Страшном Суде, ибо в нынешнем евангельском чтении Господь показывает, каким будет тот последний экзамен на человеколюбие, который предстоит каждому из нас.

Хотелось бы обратить особое внимание на притчу, слышанную нами сегодня. Когда «подсудимые», то есть все мы, станем пред лицем Божиим, Господь не будет спрашивать о нашем мировоззрении, но спросит об одном и прямо: проявили ли вы человеколюбие на земле? Когда вы сталкивались с чужим горем, подумали ли вы о том, чтобы утешить? Когда был холод и голод, и тоска, и оставленность, и заключение, и плен, и болезни - что вы сделали для ближнего своего? Пожалели или нет? И тех, которые проявили жалость, Господь принимает, ни о чем более не вопрошая. Потому что эти люди научились любить своего ближнего и таким образом открылись тому, чтобы вместить и Божественную любовь будущего века. Но сами эти люди, совершившие дела любви, недоумевали, что в них увидел Господь и как Он к Себе относит то, что они делали другим.

Поступать по любви было настолько естественно для них, что они и не задумывались над тем, как поступать. Мы не спасемся, если будем с натугой сердца, мучительно заставлять себя помнить о Господних заповедях и заставлять себя творить их. Они должны войти нам в плоть и кровь так глубоко, так совершенно, чтобы быть естественным движением души, а не простым послушанием закону, данному извне. Поэтому если кто из нас и думает, что поступает милосердно, заботится о больных, посещает заключенных, питает голодного, одевает холодного, пусть поставит перед собой вопрос: от сердца ли он поступает, или просто чувствует, что таков его долг и он даст ответ за свои поступки? Если только по долгу, то как же мы далеки от того, чтобы быть детьми Небесного Царствия!

Обратите внимание на тех, кто не творил этих дел человеческой любви. Когда Христос задает им этот вопрос, они Его даже не понимают: «Где же мы, Господи, Тебя видели и не посетили в больнице или тюрьме? Когда же мы Тебя не накормили голодного, не одели холодного?». Они никогда не замечали никого вокруг себя, иначе у них не возникало бы таких вопросов: «Надо или не надо?». «Бог ли получит это дар нашей любви или нуждающийся человек?» Они прожили всю жизнь только для себя: расчетливо, разумно, но в конечном итоге - вполне безумно.

Перед нами стоит тот же вопрос: как мы поступаем по отношению к ближнему? Часто люди говорят: «Я не знаю, как надо любить Бога. Я Его ищу в потемках и не знаю, как до Него достучаться». На самом деле - очень просто: через нуждающегося человека можно достучаться до Него. Апостол Иоанн сказал: «Кто говорит: "Я люблю Бога", а брата своего ненавидит, тот лжец» (1 Ин. 4, 20). Никто не может любить невидимого Бога, если до этого не научился любить конкретного живого человека. Поэтому прежде чем ставить вопрос: «Как достичь Бога?», спросим себя: «Как мы относимся к ближнему?». Если наше сердце закрыто, холодно, замкнуто, если оно пугается при одной только мысли, что ближнему от нас что-то надо,- тогда не о чем и говорить, нечего искать близости Божией. Надо сначала научиться иметь сердце теплое, сердце живое и внимательное к ближнему, только тогда через любовь к ближнему оно увидит Бога. Святитель Николай Сербский сказал: «Бог слушает того, кто слушает Его».

Все, что мы делаем здесь, в храме Божием, есть только средство для изменения нашего сердца. Суть жизни духовной - отстать от каких-то грехов с помощью Церкви, молитвы, Таинств. Для Бога это слишком мало, это - ничто. Мы не только должны уклониться от зла, но и сотворить благо (см.: Пс. 33, 15). Если дерево, посаженное в землю, растет год и другой, и третий, и пятнадцатый и не плодоносит, то оно просто занимает место. Господь однажды сказал апостолам притчу о смоковнице неплодоносящей: «Сруби ее: на что она и землю занимает?» (Лк. 13, 7). Для Бога самое главное - это плод. А самый главный плод нашей жизни в отношении к Богу и людям - любовь.

Пост, молитва, домашнее правило, чтение Евангелия - это не самоцель, а только средство для стяжания этого плода - любви. Тот человек, который живет для себя одного,- лишь коптит небо. Тот же, кто живет для других,- живет настоящей жизнью. Кто собирает деньги - собирает лишь средства к жизни; тот же, кто использует их на благо ближнего,- уже сейчас живет реальной, полноценной жизнью для Бога и для вечности.

Для святых отцов самым главным была любовь. Как жили подвижники первых веков мы знаем: пустыня, полная аскеза, порой, лишение даже самого необходимого - насущного хлеба, когда питались одной травою ради подвига и ради Христа. В одном Патерике рассказывается о старце, пришедшем к собрату сообщить, что завтра пойдут верблюды в город. С караваном надо отослать для продажи корзины, но старцу не удалось закончить ручки к корзинам. Означало же это то, что только через месяц сможет он продать свои корзины, а пока останется без хлеба. Тогда брат, узнав, что сообщавший не успел к торговому дню приготовить корзин, идет в свою келию, расплетает свои ручки от корзин, отдает их и говорит старцу: «Возьми, они у меня лишние». Означало же это то, что он сам останется без куска хлеба. Для нас это - и далеко, и непонятно. Кто-то сказал: «Эгоизм рождается с нами, а скорее всего, даже раньше нас». Все мы - большие эгоисты. Если мы делаем какое-то добро, то делаем все равно с расчетом на то, что люди его заметят, а если мы чуть-чуть «духовнее», то нам неважно: заметят люди или нет, мы верим и знаем - Бог его точно заметит! В любом случае - делаем это дело, подспудно ожидая какой-то награды, поэтому даже в добром деле присутствует корысть. Мы еще слишком далеки от того, чтобы творить добрые дела просто и бескорыстно.

Однажды приходит женщина к преподобному старцу Амвросию Оптинскому и спрашивает, что ей делать: она не имеет любви к своим близким. Задает самый главный вопрос жизни христианина. (Мы говорим на исповеди о том, что нас волнует: что мы болеем, у нас суставы опухают, сердце болит, давление, сын, муж пьет и бьет... но все это не имеет никакого отношения к главному вопросу: что происходит внутри нашей бессмертной души!) Женщина же эта говорит о самом больном: о «раковой опухоли» своей души: «Не имею любви к ближним»! Старец же на это отвечает: «Если не имеешь любви, то делай хотя бы дела любви, а потом и чувство может родиться в глубине души вслед за делами».

Во всех обстоятельствах жизни надо ставить себя на место другого человека. Есть русская пословица: «От тюрьмы и от сумы не зарекайся». То, что мы имеем сейчас в нашей жизни, в любой момент может поменяться. Тогда все станет по закону правды и справедливости: как ты поступал с людьми в их нуждах, так же и люди отнесутся к тебе в твоих нуждах и обстояниях. Не просто воспитать все это в себе, но именно это должно стать существом и содержанием нашей жизни.

Конечно же, это чувство любви, милосердия, сострадания и ласки надо вымаливать у Бога, неотступно прося: «Господи! дай мне другое сердце! Измени меня ими же веси судьбами! Сам я жажду, но сделать этого не могу!». Сами же мы должны использовать каждый малюсенький случай, когда представляется возможность сделать что-то для близких. Никогда никто нас ни на какой подвиг не позовет. А если и позовет, то мы не будем готовы к нему, потому что не умеем поступать по любви. От нас и требуется-то - посуду помыть да пол подмести. Мы думаем, что кто-то должен это сделать, забывая, что даже малое дело, совершенное нами, изменит прежде всего нашу душу и черствое сердце. Каждодневными делами особенно удобно распинать собственный эгоизм, о котором апостол Павел сказал: «Те, кто Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал. 5, 24). А наш эгоизм всегда все сваливает на других. Христос же говорит: «Кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою» (Мк. 9, 35). «Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу» (Ин. 13, 13–14). Мы помним, как смирился Христос. Он препоясался полотенцем и, подобно рабу, умыл ноги рыбакам - этим неученым, «последним» людям по мирским понятиям. Христос это делает, а апостол Петр удивлен: «Господи! Тебе ли умывать мои ноги?!» (см.: Ин. 13, 8). Он уже хотел не позволить это сделать по гордости, не понимая, что все, сделанное Христом, идет на пользу и спасение души. Христос кротко говорит ему: «Если не умою тебя, не имеешь части со Мною» (Ин. 13, 8). Апостол смиряется и дает умыть ноги. После этого Господь говорит: «Я умыл ноги вам». То есть Тот, Кто неизмеримо больше вас, показал вам, как поступать. И вы поступайте так же.

Сейчас нет такого обычая - умывать ноги. Святые отцы говорят: мы должны друг перед другом смиряться и искать случая, как послужить друг другу. Христос сказал нам: «Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему послужили, но чтобы послужить» (Мф. 20, 28). Никто из нас не ищет, где, кому и как послужить. Наоборот - все в жизни должно крутиться вокруг нас. Когда мы предстанем пред лицем Божиим, то услышим: «Все крутилось вокруг тебя, ты был центром своей жизни и хотел, чтобы все было по-твоему. Итак, тебе достаточно было жизни с самим собою, ты любил только самого себя - теперь ты здесь один и останешься, но только навечно. Как ты никому не служил, так тебе здесь никто служить не будет». Авва Дорофей говорит, что это и будет ад. Он говорит: «Представьте себе, что вас закрыли в темной комнате, где нет ни еды, ни общения, ни звука, ни просвета, ничего - один только ты, себя помнящий и сознающий». Попробуйте, проведите так день, другой. Просто один: больше никого и ничего. Там же это будет вечно. Если только это представить, то будет более, чем достаточно.

Господь говорит, что душевные муки будет испытывать человек, как совершенно конкретные вещи, как образы, не абстракции - «червь неусыпающий, огонь неугасающий, тартар, скрежет зубов» - это те реалии, о которых заранее говорит Господь, не желая этого никому испытать. Поэтому и говорит об этом заранее, чтобы предотвратить то, к чему все мы неудержимо катимся.

Пусть наступающий Великий пост послужит к обновлению нашей души, научит, как со всею полнотой послужить нашему ближнему, чтобы через это стать подлинным, истинным, настоящим, любящим сыном Божиим. Аминь.

архимандрит Мелхиседек

Детально: ими же веси судьбами перевод - со всех открытых источников и разных уголков мира на сайте сайт для наших уважаемых читателей.

И, имиже веси судьбами, спаси мя, недостойнаго раба Твоего

Слова эти из молитвы, которая читается преимущественно на полунощнице. Полунощница у нас ныне не в полночь совершается, а в древние времена совершалась ночью, в полночь или около этого времени.

Никогда так не нападают на человека мысли мрачные, скорбные или греховные, преступные, как ночью, в полночь или около этого времени. Кто днем скорбит или сомневается, тот ночью, в полночь может прийти в совершенное уныние или отчаяние. У кого днем греховное или преступное на уме, тот ночью, в полночь легко впадает в грех или совершает само преступление. Потому-то святые отцы и сами молились, и других убеждали бдеть и молиться особенно в полночь.

Никогда так не нужна нам помощь Божия, как в это время, потому что никогда так не действует на нас мрачное, скорбное, греховное, преступное, как в эти часы. Полночный час – час вражьих на нас нападений.

Вышеприведенные нами слова молитвы, читаемой на полунощнице, видно, истекли в полночь из души, скорбевшей о грехах своих и сомневавшейся в своем спасении. Не знаю, как мне спастись, не думаю, что я спасусь, отчаиваюсь, совершенно отчаиваюсь в своем спасении. Что мне делать? Не знаю, что мне делать. Господи! Имиже веси судьбами, спаси мя. Спаси меня Тебе Единому известными способами.

Слушатель-христианин! Не так ли и ты думаешь иногда о себе, о своем спасении? То есть не знаешь, как тебе спастись, не думаешь, что ты спасешься, сомневаешься в своем спасении, отчаиваешься? Не знаешь, что тебе и делать, чтобы спастись? Не в полночь только могут приходить такие мысли, но и во всякое другое время; в полночь только преимущественно они приходят, сильнее нападают, больше тяготят.

Но ты, обращаешься ли ты при этих мыслях к твоему Спасителю? Говоришь ли ты Ему: имиже веси судьбами, спаси мя, спаси меня Тебе Единому известными способами?

Что же просить мне моего Спасителя, когда я делаю совершенно противное для спасения моего? Что говорить Спасителю – спаси, когда сам я явно гублю себя и таким образом препятствую, не даю Спасителю спасать меня?

Так не один ты рассуждаешь, думаешь, говоришь. Но ты так думай на молитве пред Спасителем; не сам с собой рассуждай – сам себе не поможешь, не придумаешь, как себе помочь, а со Спасителем. Ему говори: я делаю совершенно противное моему спасению, я явно, Господи, гублю себя, я сам препятствую, не даю сам Тебе спасти меня, иногда вовсе и не думаю о том, спасусь я или не спасусь, я забываю себя, забываю о своем спасении. Не знаю, не постигаю, как я спасусь. Не оставь меня, Господи, не забудь меня, Господи, имиже веси судьбами, спаси мя, спаси Тебе Единому известными способами, спаси, как Ты ведаешь. Так молись, так на молитве говори Спасителю Богу; стоишь ли пред Его иконой или на Небо к Нему обращаешься, говори – и Он поможет тебе спастись.

Спаси, Господи, и меня, имиже веси судьбами, спаси. Спаси Тебе Единому известными способами, спаси, как Ты ведаешь, – из глубины души и я к Тебе вопию. Аминь.

Протоиерей Родион Путятин
48

“Ими же веси судьбами” . Господь, соединяя одну судьбу с другой, спасает обе, всегда предоставляя при этом правильный выбор.

“- Бабуня, а что это такое – «ими же веси судьбами»? – спросила я как-то, измученная догадками.

– Ой, Ксюша, если это с церковнославянского перевести – на три страницы мелкого текста. И все примерно.

– Ну, объясни, как можешь!

– Скажем, судьбами других людей.

– Ну! Объяснила… Нет, ты поподробней. Я пойму, я не маленькая…

Бабуня долго молчала, жевала губами, вздыхала.

– Я по себе скажу, - заговорила, наконец. – Я, Ксюша, долго мучилась: почему из всей семьи одна в живых осталась. Должна была помереть. От голода или от холода. Или съели бы меня. Или бы жажда с ума свела. Я ведь тогда на улицу умирать пошла … Сил не было. Думала: замерзну, как усну, не больно, не самоубийство, греха не будет. А вышло как? Подобрали… Почему тот водитель возле меня остановился? Почему не бросил? Выходит, чужая судьба меня спасла. Ими же веси – Господь управил. Думала по молодости, что живу, чтобы род продолжить, чтобы детки – да все на мать мою похожи. Промахнулась. Ни детей, ни мужа. Потом встретила как-то батюшку, умный был человек, упокой его душу, Господи. Говорит: ступай в медсестры. Сама спаслась – других спасть будешь. Будешь их «ими же веси». А сейчас, выходит, из-за тебя жить осталась. Чтобы тебя приютить. Выходит, я твое «ими же веси судьбами», а ты – мое… У Бога все судьбы – как ниточки, меж собой узелками завязаны. С одними людьми – на час, с другими – до смерти. Никого случайного. Никого. Одна судьбу другую спасает… Вырастешь – поймешь”.

Tags: Бог, литература, спасение, судьба, фраза, цитата

1 Ими

твор. п. мн. ч. для всех родов от мест. личн. 3 л.) ними, їми.

Русско-украинский словарь

2 барский

панський. С -ими замашками, привычками – пановитий, запанілий, панючий. Избавиться, отказаться от -ких замашек, привычек – скинути з себе пана.

па́нський

Русско-украинский словарь

3 глубокий

глибокий. Очень -ий – глибочезний, глибоченний. Глубокий снег – завалний с. Г-ий вечер – пізні вляги. -ая ночь – глупа ніч, глупа північ. Г-ая старина – давня давнина. Г-ая печаль – тяжка туга. Г-ий поклон – низький уклін (р. уклону). Г-ое место в реке, озере, пруде – глибінь (р. -іни), плесо, плес, (с ямой) ковбаня, ковбанюга, круча (р. -чі). -ое место с незамерзающим течением – озьмінь (р. -мени). -ое место в фарватере – стрижень (р. -жня). С -ими обрывами – крутоярий. . Становиться глубже – глибшати. Сделаться глубже – поглибшати.

глибо́кий

са́мый (наибо́лее) глубокий - найгли́бший, якнайгли́бший глубо́кая ночь - глибока ніч; глу́па ніч глубо́кая печать - полигр. глибо́кий друк глубо́кая ста́рость - глибо́ка ста́рість глубокий го́лос - глибо́кий го́лос глубокий овра́г - глибо́кий яр, крутоя́р, -у

Русско-украинский словарь

4 заносить

I. 1) (кого или что куда) заносити, занести, (о мн. ) позаносити кого, що куди. . Какими судьбами -сло вас сюда? – яким вітром вас сюди завіяло? Куда его нелёгкая -сла? – куди його занесло? куди його занесла нечиста? -сти быстро – замчати;

2) (снегом, песком и т. п. ). заносити, занести, замітати, замести, засипати, засипати, завіяти, забузовувати, забузувати, (слегка) запорошувати, запорошити (снігом, піском), (о мн. ) позаносити, позамітати, позасипати и т. д. що чим. . -ти дорогу снегом – забити. . -ть илом, типом – замулювати, замулити;

3) -ть в книгу – заводити, завести в книгу и до книги. ;

4) -ть над кем-либо для удара руку, оружие – знімати, зняти (піднести) руку, зброю над ким;

5) заносити, заносити, затирювати, затирити що куди. . Занесённый – занесений, замчаний; занесений, заметений, засипаний, завіяний, запорошений, забитий (снігом), (илом) замулений; заведений у книгу; знятий, піднесений над ким; занесений, затирений. -ная снегом дорога – забивна (забитна, забійна, забоїста) путь (дорога). Быть -ным над кем – зніматися над ким, бути виміреним над ким. .

II. Заносить, -ся (об одежде) – см. II. Занашивать, -ся.

I занашивать II

– занест`и

1) зано́сити, -но́шу, -но́сиш, занести́ и мног. позано́сити

2) зано́сити, занести́ и мног. позано́сити, підніма́ти, підня́ти, -німу́, -ні́меш и мног. попідніма́ти, підійма́ти, підійня́ти, -дійму́, -ді́ймеш и мног. попідійма́ти

3) зано́сити, занести́ и мног. позано́сити, засипа́ти, заси́пати, -пле и мног. позасипа́ти, заміта́ти, замести́, -мете́ и мног. позаміта́ти, завіва́ти, заві́яти и мног. позавіва́ти

Русско-украинский словарь

5 катать

катывать, катнуть

1) котити, котнути, покотити, качати, покачати, точити, поточити що или чим по чому; срвн. Катить. . -тают и катят большой камень – котять великий камінь. Катни ещё разок – котни ще хоч раз. -тать шаром – котити кулею. Шары -тать – котити кулі. -тать колесом – котити колесом. -тать по земле, по полу – качати по землі, по підлозі. ;

2) (кого: возить) катати, возити кого. -тать в бричке – катати бричкою. -тать на лошадях – катати кіньми. -тать в лодке – катати човном. -тать саночки (взад и вперёд) – возити саночки. -тать кого по окрестностям – возити кого по околицях;

3) (быстро, много ездить) (непереходн. знач.) катати, гонити, ганяти(ся). -тай-валяй! – жени на всю! гайда та й гайда! -тать во всю (ивановскую) – гонити на всі заставки, що-духу, скільки духу. Катнуть – покотити, покатати, махнути, податися куди; см. Покатить 2;

4) (двигаться во всю, делать что во всю) катати, валити, парити, чесати; см. Жарить 2. ;

5) (придавать округлённую форму) катати, качати, валяти. -тать свечи – качати свічки. -тать хлебные шарики – качати кульки з хліба;

6) (что: придавать гладкость ими плоскость) качати що. ; (о белье) качати, маґлювати (о металлах) качати, вальцювати, (о шерсти) бити, валяти, валити, (о сене) громадити сіно;

7) (бить кого) чесати, пірчити, періщити кого; см. Бить, Лупить. . И пошёл -тать (бить) – і давай чесати. Катанный – катаний; (о белье) качаний, маґльований; (о металле) качаний, вальцьований; (о шерсти) битий, валяний; (о тесте) качаний.

1) кача́ти

катать бельё - кача́ти біли́зну катать те́сто - кача́ти ті́сто

2) ката́ти

3) техн. ката́ти

катать сталь - ката́ти сталь

4) валя́ти

5)) ката́ти

Русско-украинский словарь

6 край

1) (коней, предел, рубежная полоса) край (-аю), кінець (-нця), окрай (-аю), окрайок (- айка), закрайок (-йка, берег (-рега), ум. краєчок (-єчка и -єчку), крайчик (-ка), кінчик, окраєчок (-чка); срвн. Конец 1. . Край одежды – край, омет (-та). . Край соломенной крыши – стріха, остріха, острішок (-шка), (судна) облавок (-вка). Края сосуда, кратера и т. п. – вінця (р. вінець), береги, криси (-сів), посудини, кратера. . До -ёв, до самых -ёв – по вінця, по самі вінця. В уровень с -ями – ущерть, украй. . Насыпанный в уровень с -ями – щертовий. . Осторожно, это стакан с острыми -ями! – обережно, в цієї шклянки гострі вінця. Переливать через край – лити через вінця. Течь, литься через край, -ая – литися через вінця. . Имеющий широкие края – крисатий; срвн. Широкополый. Лист с вырезными, зубчатыми -ями – листок із вирізними, зубчастими берегами (краями). Край болота – приболоток (-тка). Тут тебе и край! – тут тобі й край! тут тобі й гак! тут тобі й амінь! Сшитый край ткани – см. Рубец. Шов через край – запошивка. Шить через край – запошивати. Рана с рваными -ями – рана з рваними краями. Язва с расползшимися -ями – виразка з розлізлими краями. Конца -аю нет – нема кінця-краю, без кінця й краю. Стол по -ям с резьбою – стіл із різьбленими закрайками. С которого -аю начинать пирог – з котрого кінця починати пирога? На реке лёд по -ям – на річці крига край берегів. Уже пришёл край моему терпению, а где край бедам! – уже мені терпець урвався, а лихові кінця немає! Он хватил, хлебнул через край – він перебрав міру, він хильнув через міру. На краю света – на краю світа, край світа. На краю пропасти – край безодні. На краю гроба – одною ногою в труні. Он был на краю гибели – він мало не загинув. Я проехал Украину из края в край – я переїхав Україною з кінця в кінець, я проїхав Україну від краю до краю. На край – (на) край. . Вдоль края – понад, понад край, вкрай чого. . На краю, с -аю, нрч. – край, покрай, накрай, наузкрай чого, кінець чого. ;

2) (ребро, грань) руб (-ба), пруг (-га), рубіж (-бежа), ребро, край. . Край скошенный – скісний руб (край). Край острый (орудия, инструмента) – гострій (-рія), ум. гострієць (-рійця); (тупой) хребет (-бта), рубіж (-бежа). . Край поперечный – торець (-рця). . Край кристалла – кристаловий руб. Гора с зубчатым верхним -аем – гора з зубчастим хребтом. Гора с зубчатыми боковыми -ями – гора з зубчастими ребрами;

3) (страна, область) країна, край, україна, сторона, земля, ласк. країнка, країнонька, країночка, сторононька, стороночка, (территория) терен (-рену). . Какими судьбами вы в наших -ях? – яким вас вітром занесло до нас? Тёплые края – теплі краї, (мифол. ) вирій, ирій (-ію и -ія). . Родной край – рідний край, батьківщина; срвн. Родина. , Далёкий край, дальние края – далекі краї, далека сторона, далекий край, (метаф.) не близький світ. . Чужие края – чужина, (ласк. чужинонька), чужа сторона, чужа країна, чужий край. . По чужим -ям – по чужих краях, по світах. . Познакомиться с чужими -ями – чужих країв побачити, світа побачити. . Путешествовать по чужим -ям – мандрувати (подорожувати) по чужих сторонах (краях). Заморский край – заморський край, заморська сторона, замор’я (-р’я). Работы у нас непочатый край – у нас праці сила- силенна;

4) (часть говяжей туши) край. .

I сущ.

1) край, род. п. кра́ю; кіне́ць, -нця́; ві́нця, -нець

из кра́я в край, от кра́я до кра́я - від (з) кра́ю до кра́ю, з кра́ю в край, з кінця́ в кіне́ць

2) край; краї́на

II диал.

край доро́ги - край доро́ги (шляху)

Русско-украинский словарь

7 мешочник

1) (шьющий мешки, торгующий ими) мішкар, -карка, торбинкар (-ря), -карка;

2) (меняла) торбар (-ря), -барка, торбешник, -ниця. .

мішечник, торбе́шник и торба́р, -я

Русско-украинский словарь

8 невидящий

1) (слепой) невидющий, невидючий, незрячий;

2) (не воспринимающий видимого) невидющий. -ми глазами – невидющими очима, невидющим оком. .

невидю́щий; незря́чий

гляде́ть невидящий им взгля́дом - диви́тися невидю́щим по́глядом (о́ком), диви́тися невидю́щими очи́ма

Русско-украинский словарь

9 немногие

1) мн. де́які, де́котрі; нечисле́нні

в немногие их слова́х - небагатьма́ слова́ми, в небагатьо́х слова́х за немногие ими исключе́ниями - за де́якими (за небагатьма́) ви́нятками

2) сущ. небага́то, -тьо́х, ма́ло (небага́то) хто; де́які, -их, де́котрі

немногие ие зна́ют об э́том - ма́ло (небага́то) хто зна́є про це

Русско-украинский словарь

10 обойщик

1) (выделыв. обои, торговец ими) шпалерник, -ниця;

2) (обивщик) оббивач, оббивачка.

спец.

оббива́льник, оббива́ч

Русско-украинский словарь

11 рука

бра́ть, взя́ть себя́ в рукаки - бра́ти, узя́ти себе́ в ру́ки взя́ть в рукаки кого́ - узя́ти в ру́ки кого́, прибра́ти до ру́к кого бы́ть (находи́ться) в рука ка́х у кого - бу́ти в рука́х у ко́го вести́ под рукаки - вести́ попід (під) ру́ки вы́бранить под серди́тую рука ку - ви́лаяти спересе́рдя (під серди́ту годи́ну) вы́дать на рукаки что́ - ви́дати на ру́ки що да́ть по рука ка́м кому - да́ти по рука́х кому́ да́ть рука ку на отсече́ние - да́ти ру́ку відруба́ти (відтя́ти, на ві́друб) держа́ть рука ку чью - тягти́ ру́ку за ки́м, держа́ти ру́ку за ко́го, тягти́ сто́рону чию́ ему́ всё с рука к сойдёт - йому́ все з рук зі́йде, йому́ все мине́ться зло не большо́й рука ки́ - невели́ке ли́хо игра́ть в четы́ре рука ки́ - муз. гра́ти в чоти́ри руки́ из рука к ва́лится - з ру́к па́дає из рука к во́н - вкра́й (аж на́дто) пога́но, препога́но име́ть рука ку где́ - ма́ти ру́ку де как без рука к без кого́-чего́ - як (мов, немо́в) без рук без ко́го-чо́го мара́ть (па́чкать) рука ки́ об кого́-что - паску́дити (пога́нити, каля́ти, брудни́ти) ру́ки об ко́го-що мука́ пе́рвой рука ки́ - бо́рошно (мука́) пе́ршого гату́нку на́ рука ку! - воен. на ру́ку!, напере́ваги! на́ рука ку кому́ - зру́чно (на ру́ку) кому́; на ру́ку кові́нька кому́, твоя́ руч на ско́рую (живу́ю) рука ку - на швидку́ ру́ку, нашвидку́, нашвидку́ру́ч не с рука ки́, не рука ка́ кому́ - не з руки́ (незру́чно, не рука́) кому́, неспосі́бно (не годи́ться, не го́же, не слід, не ли́чить) кому обе́ими рука ка́ми - обома́ рука́ми, обі́руч; обі́ручки, вобидвіру́ч опусти́ть рукаки - перен. опусти́ти ру́ки от рука ки́ - руко́ю, від руки передава́ть из рука к в рукаки (с рука к на́ рука ки) - передава́ти з рук до рук (з рук у ру́ки) подде́лать рука ку - підроби́ти ру́ку под рука ко́й - напо́хваті, під руко́ю, під рука́ми; при наго́ді; негла́сно, тає́мно, секре́тно; між і́ншим, побі́жно под рука ку - під ру́ку; попі́друч, попі́дручки; під ру́ку, під ру́ки попа́сться (попа́сть, подверну́ться) под рука ку - тра́питися (потра́пити, попа́стися, нагоди́тися) під ру́ку по рука ка́м ходи́ть (гуля́ть) - ходи́ти по рука́х по рука ке - по руці́, до мі́ри, в мі́ру; зручни́й; спосі́бний, по руці́ прибра́ть к рука ка́м - прибра́ти до рук приложи́ть рука ку к чему́ - прикла́сти ру́ку до чо́го; прикла́сти ру́ку (докла́сти рук) до чо́го проси́ть рука ки́ кого́ - проси́ти ру́ки кого́ нога́ми - рука́ми й нога́ми, усіма́ чотирма́ нога́ми з - рука́ми й нога́ми рука ка́ не дро́гнет - рука́ не здригне́ться (не затремти́ть, не схи́бить, не зра́дить) рука ка́ не поднима́ется у кого́ - рука́ не підніма́ється (не підійма́ється) в ко́го рука ка́ о́б рука ку - рука́ в ру́ку, пліч-о-пліч идти́ о́б рука ку с кем - іти́ під ру́ку з ким рукаки вверх! - ру́ки вго́ру (догори́)! рукаки опусти́лись (отняли́сь) у кого́ - перен. ру́ки впа́ли (опусти́лися) в ко́го (кому́) рукаки прочь от кого́-чего́! - ру́ки геть від ко́го-чо́го! рукаки че́шутся - ру́ки свербля́ть рука ко́й пода́ть - поблизу́; близе́нько, па́лицею штихо́м) доки́нути (ки́нути), недале́ко ходи́ти своя́ рука ка влады́ка - погов. своя́ рука́ влади́ка уда́рить по рука ка́м - перен. переби́ти ру́ки умы́ть рукаки - уми́ти ру́ки

Едино утешение мое в печали, Спаситель мой! Не попусти мне уклонитися от Тебя: приими сие взывание сердца моего, о радосте моя! Боже сердца моего! Услыши молитву мою, и вопль мой к Тебе да приидет.

Молитвы различно искушаемого и об отверзении очей духовных Святителя Тихона Задонского

Господи! Спаси мя, погибаю. Се бо кораблец мой бедствует от искушения волн, и близ потопления есть. Ты, яко Бог милосерд и сострадателен немощем нашим, властию Твоею всесильною запрети волнению бедствий, хотящих погрузити мя и низвести во глубину зол, - и будет тишина, яко ветры и море послушают Тебе. Аминь.

* * *

Помилуй мя. Господи, Сыне Божий. Умилосердися, Иисусе, Сыне Божий. Да отверзутся очи мои, да узрю свет Твой и иду по Тебе.

Молитва Преподобного Нектария Оптинского

Господи, даруй мне благодать Твою - так учил молиться преподобный старец Нектарий.

"И вот идет на вас туча, а вы молитесь: Дай мне благодать, и Господь пронесет мимо тучу", - говорил преподобный старец.

Молитвы при утрате, потере какого-либо имущества Преподобного Арефы Печерского

Господи, помилуй! Господи, прости! Все Твое, не жалею о сем!

* * *

Господь дал. Господь взял, да будет благословенно имя Господне.

Молитва Преследуемого человека Святителя Игнатия Брянчанинова

Как молиться о собственном спасении, о даровании любви к Богу

Благодарю Тебя, Господь и Бог мой, за все совершившееся надо мною!

Благодарю Тебя за все скорби и искушения, которые посылал Ты мне для очищения оскверненных грехами, для исцеления изъязвленных грехами моих души и тела!

Помилуй и спаси те орудия, которые Ты употреблял для моего врачевания: тех людей, которые наносили мне оскорбления. Благослови их в этом и будущем веке! Вмени им в добродетели то, что они делали для меня! Назначь им из вечных твоих сокровищ обильные награды.

Что же я приносил Тебе? Какие благоугодные жертвы? Я приносил одни грехи, одни нарушения Твоих Божественнейших заповеданий.

Прости меня. Господи, прости виновного пред Тобою и предчеловеками! Прости безответного! Даруй мне увериться и искренно сознаться, что я грешник! Даруй мне отвергнуть лукавые оправдания! Даруй мне покаяние! Даруй мне сокрушение сердца! Даруй мне кротость и смирение! Даруй любовь к ближним, любовь непорочную, одинаковую ко всем, и утешающим и оскорбляющим меня! Даруй мне терпение во всех скорбях моих! Умертви меня для мира! Отьими от меня мою греховную волю и. насади в сердце мое Твою святую волю, да творю ее единую и делами, и словами, и помышлениями, и чувствованиями моими.

Тебе за все подобает слава! Тебе единому принадлежит слава! Мое единственное достояние - стыдение лица и молчание уст. Предстоя Страшному суду Твоему в убогой молитве моей, не обретаю в себе ни. единого доброго дела, ни единого достоинства и предстою, лишь объятый отвсюду бесчисленным множеством грехов моих, как бы густым облаком и мглою, с единым утешением в душе моей: с упованием на неограниченную милость и благость Твою. Аминь.

Молитва Старца Феофана Новоезерского

Владыко Боже, Отче Вседержителю! Господи, Сыне единородный Иисусе Христе и Святый Душе, едино Божество, едина Сила, помилуй мя, грешную, и имиже веси судьбами спаси мя!

Владычице моя, Пресвятая Богородице, спаси мя, грешную!

Непрестанно повторяйте:

Господи, помилуй! Господи, не оставь! Господи, даждь ми мысль благу! Отьими от мене весь помысл лукавый!

В продолжение дня читайте молитву:

Помяни нас, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем!

Помяни нас, Владыко, егда приидеши во Царствии Твоем!

Помяни нас, Святый, егда приидеши во Царствии Твоем!

Молитвы Святого Праведного Иоанна Кронштадского

Господи! Я - чудо Твоей благости, премудрости, всемогущества, поколику приведен Тобою из небытия в бытие, поколику сохраняюсь Тобою доселе в бытии, поколику имею, по благости, щедротам и человеколюбию единородного Сына Твоего, наследовать жизнь вечную, если верен Тебе пребуду, поколику страшным священнодействием принесения Себя Самого в жертву Сыном Твоим, я восставлен от ужасного падения, искуплен от вечной погибели. Славлю Твою благость, Твое могущество бесконечное. Твою премудрость! Но соверши чудеса Твоей благости, всемогущества и премудрости надо мною, окаянным, и ими же веси судьбами спаси меня, недостойного раба Твоего, и введи в Царство Твое вечное, сподоби меня жизни нестареющейся, дня невечерного.

Старец Зосима говорил: "Кто желает Царства Небесного, тот богатства Божия желает, а не Самого еще любит Бога".

* * *

Господи! Имя Тебе - любовь: не отвергни меня, заблуждающегося человека. Имя Тебе - Сила: подкрепи меня, изнемогающего и падающего!

Имя Тебе - Свет: просвети мою душу, омраченную житейскими страстьми.

Имя Тебе - Мир: умири мятущуюся душу мою.

Имя Тебе - Милость: не преставай миловать меня!

Молитвы Святителя Димитрия Ростовского

Господи! Все желание и воздыхание мое да будет в Тебе. Все желание мое и рачение мое в Тебе едином да будет, Спасителю мой! Все изволение мое и помышление мое в Тебе да углубится, и вся кости моя да рекут: "Господи, Господи! Кто подобен Тебе, кто сравнится силе, благодати и премудрости Твоей? Вся бо премудре, и праведне, и благоутробне о нас устроил еси".

* * *

Да ничтоже мя отторгнет, да ничтоже мя отлучит от Божественныя Твоея любве, о Боже мой! Да ничтоже пресечет, ни огнь, ни меч, ни глад, ни гонение, ни глубина, ни высота, ни настоящая, ни будущая, точию едино сие да пребудет в душе моей выну. Ничтоже ино да возжелаю в веце сем, Господи, но день и ночь да взыщу Тебя - Господа моего: и да обрет, вечное сокровище приму, и богатство стяжу, и всех благ сподоблюся.

Молитвы Преподобного Силуана Афонского

Господи, дай мне Тебя единого любить.

Ты создал меня, Ты просветил меня святым крещением, Ты прощаешь грехи мне и даешь причащаться Пречистого Тела Твоего и Крови; дай же мне силу всегда пребывать в Тебе.

Господи, дай нам Адамово покаяние и Твое святое смирение. Дай, Господи, всем народам Твоим разуметь любовь Твою и сладость Духа Святаго, да забудут люди горе земли, и да оставят все плохое и прилепятся к Тебе любовью, и да будут жить в мире, творя волю Твою во славу Твою.

О Господи, сподоби нас дара Духа Святаго, да разумеем славу Твою и будем жить на земле в мире и любви, да не будет ни злобы, ни войн, ни врагов, но одна любовь да царствует, и не нужны будут ни армии, ни тюрьмы, и легко будет жить всем на земле.

* * *

Господи, как Сам Ты молился за врагов, так и нас Духом Твоим Святым научи любить врагов.

Господи, все народы - создание рук Твоих, обрати их от вражды и злобы на покаяние, да познают все Твою любовь.

Господи, Ты заповедал любить врагов, но трудно нам, грешным, если с нами нет Твоей благодати.

Господи, излей на землю Твою благодать; дай всем народам земли познать Твою любовь, познать, что Ты любишь нас, как мать, и больше матери, потому что и мать может забыть исчадие свое, но Ты никогда не забываешь, ибо Ты безмерно любишь создание Свое, а любовь не может забыть.

Господи Милостивый, богатством; милости Твоей спаси все народы.

* * *

Господи, прости меня.

И не думай, что Господь не простит: Его милость не может не прощать, и Он сразу прощает и освящает. Так Дух Святой учит в нашей Церкви.

Как молиться Господу о прощении грехов

Признав свою неблагодарность и согрешения, пади со смирением пред милосердными Божиими очами и из глубины сердца взывай Ему:

"Согреших, Господи, помилуй мя! Приими мя, заблудшую овцу и сопричти избранному Твоему стаду! Дай мне сердце, Сердцеведче Боже, Тебе почитающее, Тебе боящееся, Тебе любящее, воле Твоей последующее! Настави мя на путь твой, и пойду во истине Твоей! Призри на мя и помилуй мя, по суду любящих имя Твое! Господи Боже сил! Обрати нас и просвети лице Твое, и спасемся".

Молитва Старца Кирика

Как только заметишь в себе (при свете совести и Закона Божия) грех ума, слова, мысли либо какой-нибудь греховной страсти или привычки, борющей тебя во всякое время и месте, - сию же минуту кайся Богу (хотя бы и мысленно):

Господи, прости и помоги!

(То есть прости, что я оскорбил Тебя, и помоги, чтобы не оскорблять Твое величие.)

Эти три слова - Господи, прости и помоги! - следует произносить медленно и несколько раз или, вернее, пока вздохнешь; этот. вздох означает пришествие благодати Святаго Духа, простившего нам этот грех.

Когда день склонился к вечеру и наступает ночь, перед отходом ко сну надо помыслить - как проведен день?

Вспомни - где был, что видел, что говорил и что худое сотворил: против Бога, против ближнего и против своей совести, и если что-либо усмотришь греховное, тогда покайся Богу за весь день, а если не усмотришь и не вспомнишь ничего, то это не значит, что ничего не случилось, но значит, что по рассеяности мыслей все забыто.

Тогда надо каяться Богу и за самое забвение о Боге, говоря:

Забыл я Тебя, Господа! Не забудь же меня. Господи, Тебя забывающего!

И эти слова надо выражать (хотя бы и мысленно) несколько раз протяжным тоном, ибо при таком именно тоне, а не при скороговорке бывает сердце сокрушенное и смиренное; тогда и получится вздох, как знак пришествия к нам благодати Святаго Духа, без Коего сам по себе человек - ничто!..

Вечерний навык о покаянии пред Богом и поведет дальше к середине дня, а потом будешь ловить себя на месте преступления греховного падения в мелочах.

История жизни схиигумена Харитона (Дунаева), как и история обители периода его настоятельства, не так хорошо знакома широкой читательской аудитории. В судьбе этого человека наглядно отразился путь избранника Божия, призванного к иночеству. Современники называли его «Аввой Русского Афона» и «Великим Макиавелли» одновременно.

28.05.2017 Трудами братии монастыря 6 044

Выдержки из книги Т.И. Шевченко «Игумен Харитон», изданной Спасо-Преображенским Валаамским монастырем. Книга написана на основе сопоставления разных архивных источников, в тексте использованы цитаты из сохранившегося дневника игумена Харитона.
***

1920 г. принес некое затишье в жизнь Валаамского монастыря, и в декабре месяце отец эконом был отпущен в уединенный Предтеченский скит на неопределенный срок. Наконец-то он мог полностью посвятить свое время молитве. Но тревога не оставляла монаха и в пустыне. Только образ ее сменился. Если в монастыре, который подвергался опасности нападения мародеров, большевиков или финских националистов, это были охватившие братство страх и беспокойство в связи с нагрянувшими переменами, то теперь подвижнику пришлось противостоять «пустынному искушению» бесовскими страхованиями.

Всякий страх, кроме Божьего, таков, что унижает человеческую душу, лишает ее надежды. В дневнике отец Харитон писал о том, как удавалось ему, пустыннику, побеждать свои страхи молитвой и упованием на Бога:

«Первая ночь в скитском одиночном домике прошла неспокойно. Страх овладел душою, и тело тряслось, как осиновый лист при ветре. Значит, душа моя, когда страшится разных причудливостей, находится во власти у кого-то другого, а не Бога. Есть какая-то злая сила, которая страшит душу, не имеющую страха Божия. “Гордая душа, – говорил св. Иоанн Лествичник, – есть раба страха, уповая на себя, она боится слабого звука тварей и самих теней <…> Плачущие и болезнующие о грехах своих не имеют страхований, а страшливый часто лишается ума, и по справедливости. Ибо праведно Господь оставляет гордых, чтобы и прочих научить не возноситься”.

Теперь для меня вышло благоприятное время уединения, давно желанного… Днем я сосредоточусь мыслью в присутствии Божием, смотрю на природу – лес одет в зимний очаровательный вид – и душа рвется к Виновнику такой панорамы! Потом читаю сочинения святых отцов, в особенности Исаака Сирина, душа услаждается уединением, а церковное Богослужение подогревает его. Но вот приходит ночь – и страх опять овладевает душой. Каждый шелест листа или деревянной ветки производит в теле как бы электрический ток, и оно трясется, и боится даже своей тени!»

Ночью сон бежал от отца Харитона – то ему чудилось, что кто-то бросает кирпичи в коридоре, то он явственно слышал шум шагов под своим окном, хотя на острове никого не было. Порой казалось, еще немного – и он сойдет с ума или донельзя напряженные нервы не выдержат, и он потеряет сознание. «Все же в этом потрясающем [выделено в источнике] страхе от бесов была и защита невидимой десницы Всевышнего, которая направляла все ко благу человека и его самопознанию», – писал в дневнике пустынник. Постепенно он научился побеждать эти состояния молитвой перед иконой Богородицы «Всех скорбящих радосте». Плодом борьбы, по его словам, стало глубокое познание своей немощи и смирение – теперь даже «если бы Господь попустил бесам повернуть мой домик, то и тогда бы сердце не усомнилось, что Он видит это и меня не оставит. И, замечательно, ранее при страхованиях ум мой убегал изнутри вовне, а теперь же наоборот – уходил еще глубже внутрь».

Утешаясь своим уединением, отец эконом все же не мог избавиться от мысли, что оно временно. Несмотря на горячее желание навсегда водвориться в пустыни, он сомневался, есть ли на то воля Божия в такое непростое для обители время. Ведь святость, к которой должен стремиться христианин, достигается не обилием подвигов и молитв, а исполнением воли Божией. Угодно ли Богу его пустынножительство? Жажда внутреннего безмолвия требовала повиноваться обстоятельствам.

Действительно, уже 30 января 1921 г. после службы в скитском храме настоятель игумен Павлин зашел в келью отца эконома и посетовал, что «попал в тягостное положение в управлении монастырем», в связи с чем просил эконома в середине февраля вернуться к своим обязанностям – «дабы была возможность с кем посоветоваться» при затруднительных случаях. «Это для меня будет служить большой поддержкой, а то руки опускаются, – сказал отец Павлин. – А когда минует в тебе надобность, то задерживать не будем. А так – можешь иногда временно уединяться… 14 февраля пожалуйте, отец Эконом, в обитель…»

В знак верности обещанию за отцом экономом был закреплен его домик в Предтеченском скиту, в который он мог при каждом удобном случае удаляться на молитву. После отъезда настоятеля из скита отец Харитон записал в дневнике: «Представляя себе скитскую и монастырскую жизнь, я задавал себе вопрос – какая цель моего стремления к скитской жизни? А цель та, что в скиту при свободе от обременения делами и заботами есть возможность стремиться к непрестанному памятованию Бога, и для сего есть средство самое мощное – это молитва Иисусова, что отчасти уже испытано мною. При сосредоточении внимания в сердце при живой мысли присутствия Божия – какой покой ощущает душа, с какими отрадными чувствами смотрит тогда на мир Божий! <…> Чувства благодарности к Богу переполняют душу. Сознаешь мрак своих страстей и знаешь, что, если Господь отступит Своею помощью, то этот мрак затуманит последнюю искорку – память Божию и тогда опять душа попадет под власть бесов и страстей. И вот теперь опять надвигается обременительная туча забот – как я сохранюсь, чтобы не отступить вниманием от Господа, без Которого жизнь пойдет безотрадная?! – плакал и рыдал я горько-горько, а в глубине души возникала мысль: “Господи, не попусти мне оставить Тебя. Если я при суетности дел оставлю Тебя, то Ты не оставь меня! Ими же веси судьбами спаси мя, недостойного раба Твоего!”»

Любителю молитвы и уединения предстояло «совместить несовместимое» и повторить подвиг отцов-исихастов, проповедовавших реальность обожения для человека любого рода занятии еще в этой жизни. Если ближайший предшественник свт. Григория Паламы – Григорий Синаит – видел исихазм чисто монашеской формой богообщения, требовавшей полного удаления от страстей мира, то архиепископ Фессалоникийский Григорий Палама своей проповедью «открыл исихазму путь из монашеской кельи в мир». В его учении содержалась важная мысль, «сделавшая исихазм социальным явлением – стяжание благодати объявлялось доступным не только аскетам и отшельникам, но и живущим в миру».

Наставления святителя Григория относились ко всем, будь то инок или мирянин: «Напрягите и возвысьте ваши душевные очи к свету Евангельской проповеди, чтобы тем временем преобразиться обновлением ума вашего». Это не означало, что монашеством можно пренебречь или что этот путь не эффективен в достижении обожения. Святитель лишь утверждал, вослед великому апостолу Павлу: «Ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 8:35,39).

Широко известно, что родной отец Григория Паламы занимался творением Иисусовой молитвы, присутствуя на заседаниях императорского совета. Последователь святителя-исихаста, богослов-мирянин Николай Кавасила, утверждал даже, что «и искусствами можно пользоваться без вреда, и к занятию какому-либо нет никакого препятствия, и полководец может начальствовать войсками, и земледелец возделывать землю, и правитель управлять делами… и, не теряя ничего из своего имущества, заниматься сими помыслами», то есть творением Иисусовой молитвы и богопредстоянием.

Испытывал Господь силу и глубину любви к Себе и у будущего Валаамского настоятеля. В течение 1922 г. иеромонаху Харитону еще удавалось наслаждаться плодами уединенного жительства в Предтеченском скиту. Он продолжал упрашивать игумена разрешить ему остаться там навсегда, но тот так же настойчиво уговаривал отца Харитона продолжать нести экономское послушание. «Надвигались уже мрачные тучи над обителью, “тучи” календарного вопроса. Монастырский собор… обсуждал, как выходить из надвигающихся грозных испытаний», – записал в дневнике отец Харитон.